Гарден: Ну, спасибо. Но ты не чувствуешь дыхания наблюдателей на своей шее.
Элиза: Наблюдателей? Кто они? Опиши мне.
Гарден: Наблюдатели. Иногда я чувствую чей-то взгляд на спине. Но когда я оборачиваюсь, их глаза скользят прочь. Но лица всегда выдают их. Они знают, что обнаружены.
Элиза: Может быть, это из-за твоей профессии, Том? Ты много выступаешь. Ты зарабатываешь игрой на жизнь, и люди видят, как ты это делаешь. Незнакомцы в толпе могут узнать тебя, или думать, что узнали, но смущаются признать это. Поэтому они отводят глаза.
Гарден: Иногда это больше, чем наблюдение… Скажем, я пересекаю улицу, задумавшись и не глядя на светофор, внезапно какой-то человек толкает меня «случайно», будто спешит к припаркованной машине. И в это время, грузовик скрипит тормозами точно там, где был бы я, не толкни он меня.
Элиза: Кто толкнул тебя? Мужчина?
Гарден: Да, мужчина.
Элиза: Он знаком тебе?
Гарден: Не знаю, они все на одно лицо. Ниже и тяжелее меня. Не толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с хорошо выраженной мускулатурой. Идут, тяжело, как будто прошли миллион километров. Всегда одеты в длинный плащ и шляпу, которые полностью закрывают фигуру, даже в жаркие дни.
Элиза: Как часто это происходило?
Гарден: Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице, при сильном движении. Однажды это было, когда я шел рядом с домом, где высоко мыли окна и один остановил меня, попросив двадцатипятицентовик — как вдруг рядом метров с пятидесяти свалился кусок брандспойта. В другой раз в вестибюле отеля я наткнулся на сумку и пропустил лифт, который застрял между этажами. Наблюдатели, опекающие меня.
Элиза: Их слежка всегда к лучшему? Они охраняют тебя?
Гарден: Да, всегда, когда меня пытаются сбить машиной на тротуаре или расстреливают мой дом. — Мягко. Я пришел к мысли, что люди, пытающиеся убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.
Элиза: Том, я тебя плохо слышу. Ты сказал, люди пытаются быть тобой?
Гарден: Да. Люди пытаются войти в мою жизнь, чтобы жить в ней, выпихнув меня.
Элиза: Я не понимаю. Ты говоришь о других персонах, которые пытаются разделить с тобой твое тело?
Гарден: Ничего похожего. (Зевает.) Послушай, я пошел. Уже четыре, а я отыграл три полных сета. Для компьютера у тебя прелестный голос. Может быть, я позвоню еще.
Элиза: Том! Не вешай трубку. Мне нужно знать…
Гарден: Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня есть твой номер.
Элиза: Том! Том!
Гудки!
Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь низкого прилива, перемешанная с ароматами бензина и гудрона. Он быстро вытеснил из его легких спертый воздух психологической кабинки. Он провел длинным пальцем по запотевшему стеклу и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми бемоль, восходящий триплет к ля, фиоритуру.
Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел и направился к тротуару. Асфальт был влажным, и когда он пошел, стараясь не ступать в лужи, кожаные подошвы его башмаков тут же начали издавать сосущие и хлюпающие звуки.
В этом городе, в это время, даже в районе, где жило всего шесть миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка грохотала в туннеле, патрульные антенны поворачивали свои эллипсы через каждые 1000 метров, дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались со случайными шумами: где-то открыли окно, где-то мяукала кошка, такси разворачивалось за два квартала отсюда.
Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли различать фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал шаги,
— не эхо его собственных шагов, отражающееся от мокрых зданий, не шаги кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали, когда он шел, и стихали, когда он останавливался.
Он поворачивался и смотрел, если попадалась густая тень. Ничто не двигалось. Ничто не прекращало движения.
Гарден улавливал запахи, недоступные обонянию. Он послал заряд предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных игл кому-то там в тумане.
Никто себя не обнаружил.
Он простоял еще секунд десять. Глядя на него, можно было подумать, что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый шаг.
Тишина.
Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил звуковой нож. Это было хитроумное оружие, хотя и оборонительное, но запрещенное. Кусок пластика размером с игральную или кредитную карту выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500 децибел, в виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один миллиметр. «Лезвие» было эффективно на расстоянии трех метров. Такой звук рвал слабые молекулярные связи в органических молекулах. На пределе мощности он мог поджечь сталь и взорвать воду. Пленочная батарея внутри карты обеспечивала ее действие в течение девяноста секунд, этого хватало, чтобы вспенить чью-то кровь в нужном месте.
Он держал карту в правой руке, кончиками пальцев, приготовившись нажать на кнопку.
Вооружившись, Том Гарден снова начал двигаться, так будто он ничего не слышал и не подозревает.
Шаги возобновились тут же, почти одновременно, но их направление невозможно было определить.
Он подумал, что убийца, возможно, применил старый сыщицкий трюк и идет впереди. Шаги могли доноситься спереди, от кого-то, кто следил за ним, используя витрины магазинов, и часто оглядываясь, чтобы не упустить его из вида.
Гарден снова прощупал пространство вдоль своего пути, используя чувство, которое было наполовину обонянием, наполовину слухом.
Кто-то был там. Напряжение мускулов, готовых к бегству.
Он продвигался вперед медленно, держа нож наготове. Большой палец лежал на кнопке. Шаги точно совпадали с его шагами, но их тембр изменился. В них слышалось легкое постукивание.
Впереди, мимо светлого пятна уличного фонаря проскользнула чья-то тень и скрылась в темноте здания.
Гарден пошел на мысочках, высоко поднимая колени, как спринтер.
Постукивание, эхо других шагов прекратилось.
Гарден побежал вперед, в круг света.
Справа что-то царапнуло по асфальту, словно кто-то переступил с ноги на ногу.
Он повернулся налево — к проезжей части улицы, спиной к пятну света. Лезвие его звукового ножа готово было вспороть темноту перед ним.
— Не купите ли девушке выпивку?
Тот же голос! Те же слава! Сэнди сказала их той первой ночью, четыре года назад, когда вошла в «Оулд Гринвич Инн» в Стамфорде.
— Сэнди?
— Ты не ожидал меня, Том? Ты же знаешь, я не могу быть далеко от тебя.
