… С набитой сумкой, висящей на плече, и пакетом в руках Вадим огибал дом, когда увидел Викторию. Она сидела в своей машине, нахохлившись и вытянув ноги наружу. Сидела неподвижно, на коленях покоилась правая рука со стиснутой между пальцами и, кажется, забытой сигаретой. Девушка успела переодеться: вместо блузки и джинсов на ней были топ и широкая юбка, задранная выше коленей, видимо, из-за жары.
— Ещё раз привет, — удивился Вадим и поставил сумки на землю. Больше он ничего не сказал: даже челюстью шевелить утомительно, а от небольшого веса покупок окатило волной пота, и он чувствовал эту волну до сих пор, а с нею и неловкость, и раздражение: ну зачем она именно сейчас заявилась?..
Машина качнулась и замерла, девушка несколько неуклюже встала с места и, почему-то неуверенно держась на высоких каблуках — Виктория и неуверенность?! — хлопнула дверцей.
— Я посижу у тебя до вечера, — хмуро объявила она. — У меня дурацкое впечатление, что из всех моих знакомых только ты меня не бесишь. Пока. И не отказывай. Я всё равно пролезу в квартиру, а если не пустишь — буду сидеть под дверью и выть, как та псина, которую ты пожалел.
Вадим хотел возразить, что "та псина" под дверью не выла, но Виктория начала нагибаться, и он сообразил: хочет взять пакет. Он подхватил и пакет, и сумку.
— Я сам. Тебе и так жарко.
— Ага. А ты весь такой прохладный. — Если она и хотела съязвить, равнодушие в голосе напрочь свело насмешку на нет. — Почему тебя так долго не было? Сижу-сижу…
Он не стал говорить, что о встрече уговору не было. Не потому не стал, что девушка бы начала по своей привычке нудно и в подробностях выяснять, где он пропадал. Совсем наоборот. Он почувствовал: она спросила настолько машинально, что, возможно, уже забыла свой вопрос. Поэтому он ровно, почти бесцветно ответил:
— Обратно шёл пешком.
Она промолчала — ухватилась влажными пальцами за его свободную ладонь. Вадим неловко покосился на свою рубашку в пятнах пота, непорядок в одежде здорово смущал. Однако момент смущения прошёл. Пальцы Виктории мелко вздрагивали в его ладони, и он удивлённо спросил:
— Ты дрожишь? Что-то случилось?
— Нет! Ничего не случилось! Просто психую! Хочется — и психую!.. Слушай, Вадим, не спрашивай меня ни о чём, всё равно толком объяснить не могу. Я как домой приехала, так и начала психовать, фиг знает по какой причине. Может, погода эта дурацкая, может — сессия. Мерещится ещё дрянь всякая. Пораскинула мозгами — с тобой спокойнее. И приехала. А тебя нет. Я, пока сидела, перетряслась вся. Ты пришёл — и вправду легче стало.
Наверное, Виктория постепенно успокаивалась: дрожь пальцев исчезала, хотя изредка её узкая ладонь дёргалась; влажные пальцы скользили, а потом вновь втискивались в ладонь Вадима.
Зато напрягся Вадим. У своего подъезда он увидел десяток парней, каждый второй в спортивной чёрной майке, остальные полуголые — в шортах или в джинсах с закатанными штанинами. Несмотря на оправдывающую духоту и жару, выглядели они отнюдь не расслабленно. Вадим знал их — "ребята с нашего двора", из тех, что набиваются по вечерам в подъезд, играют в карты, курят, выпивают; из тех, по чьей вине в лифте оплавленные, дырявые кнопки, а в почтовых ящиках хлопья пепла и окурки; их тех, из-за кого побелка подъездных потолков зияет чёрными пятнами сажи, а по вечерам едкий дым курева нагло лезет во все квартиры. В общем, полный джентльменский набор… Виктория дёрнула его ладонь.
— Справа, видишь? Какой мужик… И жара нипочём, да?
Вадим отвлёкся от тревожного разглядывания приподъездных скамеек и посмотрел через дорогу на детскую площадку. Сейчас она почти пустовала. Только в песочнице какой-то упорный ребёнок играл гремучим, расхлябанным самосвалом. В нескольких шагах от него, под берёзами и рябинами, располагалась длинная скамья, давно уже облюбованная всеми пожилыми дамами двора. Скамья эта была хороша тем, что представляла собой ломаную линию в два угла, отчего собеседницы прекрасно видели друг друга, поскольку не было нужды наклоняться, выглядывая говорящего.
Именно в одном из углов вольготно расселся (нога на ногу, руки вразброс по сторонам спинки скамьи, как на диване) "мужик" в строжайшем чёрном костюме, в наглухо застёгнутой под горло белой сорочке, "футлярность" которой подчеркнул и узел тонкого чёрного галстука. "Ну и картинка, — подумал Вадим. — Киношная сценка "После удачной сделки". Бокала с шампанским не хватает, или вместительной рюмки с коньяком, или что там ещё…" Он так загляделся на спокойного незнакомца, что не заметил, как дошёл до своего подъезда. Не заметил бы. Если бы Виктория снова не стиснула его ладонь.
Им пришлось остановиться. Шагнули с дороги на приподъездную площадку и остановились. Специально их никто не останавливал. Парни как сидели неподвижно, так и каменели себе дальше, что было понятно — жарко же. Вадим остановился потому, что "пацан", сидевший на бетонном приступке перед дверью в подъезд, "пацан", одетый в чёрную футболку с коротким рукавом и спортивные, чёрные же штаны, поднял голову. Виктория так иногда тормозила: ездила мастерски, но иногда ни с того ни с сего вставала так, будто перед нею внезапно падала каменная стена. Такой стеной стали тёмные, будто без белков, глаза "пацана". Они точно скомандовали: "Стоять!" — и Вадим послушно остановился. Виктория прильнула к нему, и от её плотно прижатой кожи повеяло тяжёлым жаром.
Неожиданно Вадим обнаружил, что дышит часто-часто, словно после долгого бега. И дышит всё чаще, и уже ясно, что вот-вот ему не хватит воздуха.
"Пацан" на бетонном приступке не шевельнулся, но по его глазам явно скользнула сумрачная тень.
Они узнали друг друга.
На обыденном, житейском уровне они, конечно, знали друг друга давно. Чёрный (от ласковой, как ягодная гроздочка, фамилии Черникин) Кир, несмотря на малый для предводителя дворовой шаблы рост, верховодил во дворе безоглядно. Ровесник Митьки, просидевший в одном классе дважды, он был очень похож на вечно голодную кошку-дикушку: круглая голова инстинктивно вжималась в плечи, когда он оглядывался; на худом скуластом лице из-под низких бровей диковато поблёскивали большие проницательные глаза. Митька с дворовой компанией не общался, но его не трогали и признавали если не за своего, то за принадлежащего к своему месту обитания. Кивки при встрече, короткие подначки — вот и всё общение. Вадим же часто из университета домой возвращался поздно и был вынужден на площадке первого этажа искать местечко, куда поставить ногу — так кучно сидела пацанва. Ехидных реплик о чистоплюе и очкарике он старался не замечать. Чувствуя себя достаточно взрослым, он даже пробовал делать им замечания, однако после того как его незло, но отчётливо пару раз послали подальше, он даже и им нашёл оправдание: и правда, куда им деваться?
