— Не стрекочи, — поморщился я. — Говорю же, эта книга о Дао. Если и возможно написать книгу об истинном Дао, то она должна быть именно такой. Ведь Дао, которое можно выразить словами, не есть истинное Дао.
— Вот как! Честно? Итц кул. Пожалуй, тогда и я, конченая блондинка, смогла бы написать подобную книгу. Запросто. За один вечер, и не напрягаясь.
— Вот это навряд ли, — засомневался я. — Думаю, по молодости лет ты не нашла бы нужные слова.
Лера удивилась:
— Какие слова? О чём вы, шеф? Смотрите, тут же ни одного слова вообще нет. Ни словечка. Ни буковки.
— Почему же нет? Слова как раз есть, просто они… Просто они не написаны. Понимаешь, Лера, тут фишка вот в чём. Чтобы таким вот образом не написать ни единого слова, надо для начала их познать. И только тогда, познав и сознательно отказавшись от них, можно сочинить великую книгу.
— Не поняла. В чём разница? Ну познал ты слова, не познал, результат-то один и тот же: пустые жёлтые листы.
— Э-э, не скажи, — покачал я головой. — И то, и то — да, пустота, но это разная пустота. Ты говоришь об уцзи, о беспредельности…
Лера округлила глаза:
— Я говорю?!
— Ну, имеешь в виду. Подразумеваешь. Так вот. Беспредельность-уцзи, тождественная санскритской пустоте-шуньяте, — это, спору нет, солидный итог творческого акта. Но чтобы сочинить великую книгу, требуется осуществить внутренний переход от уцзи к другой пустоте, к пустоте с большой буквы, к Тайцзи, к Великому Пределу. Лишь достигнув Великого Предела, пустота обретает содержание, то есть интенцию к действию. Понимаешь, о чём я?
— Смутно, — призналась Лера.
— Как бы тебе тогда… — Я поскрёб затылок. — Вот представь, что ты целишься в птицу из незаряженного ружья.
— В какую птицу?
— Не важно. Ну, в чайку, например.
— В чайку не хочу.
— Хорошо, не в чайку — в баклана. Баклан пойдёт?
— Пойдёт.
— Ну вот, значит, целишься ты, в баклана из незаряженного ружья, естественно, не стреляешь, поскольку нечем, и баклан улетает. Представила?
— Ага.
— А теперь представь, что твоё ружьё заряжено. Ты снова целишься в баклана, не стреляешь и он благополучно улетает по своим делам. Чувствуешь разницу? Чувствуешь: когда ты не выстрелила из заряженного ружья, и в тебе самой, и в основах мироздания произошли некие едва заметные, едва уловимые, но всё же изменения? Чувствуешь?
Лера честно задумалась и честно ответила:
— Вообще-то, да. Чувствую что-то такое, шеф. Вот тут…
И она положила ладонь на живот.
— Ну, и прекрасно, — похвалил я. — Эта вот разница и есть…
— Великая пустота?
Я усмехнулся:
— Нет, что ты. Это только холодок от её невидимой тени, которая коснулась своим краешком твоего… — Я посмотрел на плоский живот Леры. — Твоего юного сердца.
— Ясненько, — кивнула девушка и отвела глаза.
— Не ври, — сказал я. — Ничего тебе, подруга, не ясно. — Подбодрил улыбкой и поинтересовался: — Скажи, ты слышала такое выражение — «читать между строк»?
— Слышала, конечно. А что?
— Ничего. Просто советую понимать буквально. Потому как именно там, в пустоте междустрочий, и надо искать истину. А в слова вникать, смысла нет. Глупо это — вникать в слова, раз мысль в процессе высказывания успевает выродиться в ложь. Ты со мной согласна?
Моя помощница в ответ лишь пожала плечами, тогда я показал на книгу и подвёл черту под темой:
— Если научишься читать между строк, сумеешь когда-нибудь прочитать и этот трактат.
После этих моих слов, Лера некоторое время молча смотрела в окно, а потом в ней проснулся будущий юрист.
— Шеф, — сказала она, — но ведь высказанная мысль о том, что высказанная мысль есть ложь, тоже ложь. Ведь так?
— Разумеется, — согласился я.
— Тогда по формальной логике получается, что высказанная мысль всё же может быть истинной?
— Получается.
— Ну и?
— И тут мы, детка, начинаем блуждать в Лабиринте Без Входа И Выхода, — признал я и поднял руки, дескать, всё, сдаюсь.
— Что это ещё за лабиринт такой?
— О! Это, Лера, замечательный лабиринт. В него нельзя попасть, но если вдруг случайно попадёшь, никогда не выйдешь. А если по какому-нибудь недоразумению выйдешь, обнаружишь, что вышел вовсе не ты.
— Да ну вас, шеф! — возмутилась вконец заблудившаяся Лера. — Вы казуист и путаник.
Я хохотнул:
— Тем, собственно, и интересен.
На самом деле книга, который так заинтересовал мою помощницу и от которой я так старательно пытался её отвадить пустопорожней болтовнёй, ни что иное, как старый-престарый драконий гримуар. Достался он мне в наследство от достопочтенного Вахма-Пишрра-Экъхольга, предыдущего хранителя Вещи Без Названия. Много чего в этой книге содержится интересного по вопросам практической магии, но прочесть её может только обладатель Взгляда, то есть маг выше среднего ранга. Вот станет Лера ведьмой, достигнет возраста бабы-яги, нахватается всякого разного, тогда и прочтёт, если захочет. И вообще, много чего она сможет сделать, став опытной ведьмой. И избу на скаку остановить сможет, и в горящего коня войти. Только всё же, всё же, всё же, упаси её, Сила, стать ведьмой. Нет, лучше так: дай мне, Сила, силы не сделать её ведьмой. Да, так, пожалуй, будет лучше. И для неё, и для меня.
Обедать я в тот день направился туда, куда всегда хожу, в кабак, принадлежащий старому чародею неясной масти Руслану «Жонглёру» Непейвода. Это заведение так и называется — «У Жонглёра». Просто и без затей. Расположено оно в одном из тихих двориков по улице Чехова. В этом месте настолько удачно переплетаются линии Силы, что здесь никто не может использовать магические чары во вред другому. Да и просто так, безо всяких чар, заехать кому-нибудь по сусалам ни у кого ещё ни разу не вышло. Неудивительно, что миротворческий подвальчик в фаворе у Иных разного рода-племени и посвящённых всяческих цветов.
Порою здесь за соседними столиками, а то и вовсе за одним, можно увидеть вампира-отморозка и матёрого истребителя вампиров, пожирателя теней и дюжего из Дюжины, оборотня, объявленного в розыск, и молотобойца-опера. Где-нибудь в другом месте эти непримиримые антагонисты друг другу глотки бы перегрызли, а в кабаке Жонглёра — ничего, выпивают, закусывают, оттягиваются по полной и мило друг другу улыбаются. Хотя, быть может, и не улыбаются, а скалят зубы. В смысле — щерят пасти. Поди там разбери. Но тем не менее.
Когда я зашёл, в зале было немноголюдно, а если учитывать, что имеющих душу среди посетителей оказалось всего трое, можно сказать, людей было раз два и обчёлся, остальные — нелюди.
