Выкрикнув проклятие, от которого он вздрогнул, я вскочила, оттолкнув скамью так, что она с грохотом упала. Я стояла перед ним, сжимая кулаки, дыша яростью, которая всегда молниеносно загоралась во мне.
— Всегда мужчины на первом месте! — проговорила я сквозь зубы. — А женщина должна знать свое место: пусть доит коров, прядет, шьет, печет пироги и носит детей, пусть не выходит за порог и не приказывает своему господину и хозяину! Да?! Плевала я на всех вас! Нет на свете такого мужчины, который встретился бы со мной с оружием в руках и остался жив, и прежде чем я умру, я докажу это. Женщины! Рабыни! Стонущие, раболепствующие крепостные, пресмыкающиеся под ударами, мстящие за себя самоубийством — как толкала меня сделать моя сестра. Ха! Ты отказываешь мне в месте среди мужчин? Клянусь богом, я буду жить так, как мне нравится, и умру так, как пожелает бог, но если я не подхожу в товарищи мужчине, то, по крайней мере, я не стану и его любовницей! Так что отправляйся к черту, Жискар де Клиссон, и пусть дьявол разорвет твое сердце!
Я развернулась и гордо ушла, а он смотрел мне вслед, разинув рот. Поднявшись к Этьену, я застала его в кровати, почти поправившимся, правда, бледным и слабым, с перевязанной рукой, которая еще не зажила.
— Как дела? — спросила я.
— Неплохо, — ответил Этьен и, пристально посмотрев, спросил: — Агнес, почему ты оставила мне жизнь, когда могла ее забрать?
— Из-за женщины внутри меня, — угрюмо ответила я, — которая не выносит, когда беспомощный несчастный молит о пощаде.
— Я заслужил смерть от твоей руки, — прошептал Этьен, — больше, чем Тибальт. Почему ты ухаживала и заботилась обо мне?
— Я не хотела, чтобы ты попал в руки герцога по моей вине, — сказала я, — потому что это я непреднамеренно выдала тебя. Теперь, когда ты спросил меня об этом, я тоже хочу задать тебе один вопрос: зачем тебе быть таким отъявленным негодяем?
— Только бог знает, — ответил он, закрыв глаза. — Сколько себя помню, я всегда был таким. Память возвращает меня в трущобы Пуатье, где в детстве я питался корками и обманывал ради нескольких пенни, и там я получил первые уроки жизни. Я был солдатом, контрабандистом, сводником, головорезом, вором — всегда последним негодяем. Святой Дионисий, некоторые из моих дел слишком грязны, чтобы сказать о них. И однако в глубине моего существа всегда был спрятан истинный Этьен Вильер, не запятнанный этой мерзостью, и этот Этьен страдает от раскаяния и страха. Поэтому я молил о жизни, когда мне следовало принять смерть, и поэтому, лежа здесь, рассказываю тебе правду, вместо того, дабы плести сети, чтобы соблазнить тебя. Если б я мог быть целиком чист или целиком порочен!
В эту минуту раздались грубые голоса и шаги по лестнице. Я подбежала к двери, чтобы закрыть ее на засов, так как услышала имя Этьена, но он поднял руку, останавливая меня, прислушался и с облегчением откинулся на подушку.
— Нет, я узнал голоса. Войдите, друзья! — позвал он. В комнату ввалилась развязная, разухабистая группа под предводительством толстопузого негодяя в громадных ботинках. Его команда состояла из четверых оборванных бродяг, в шрамах, с обрезанными ушами и с перебитыми носами. Они злобно посмотрели на меня, затем на Этьена.
— Итак, Этьен Вильер, — сказал толстяк, — мы нашли тебя! От нас спрятаться не так легко, как от герцога д'Алансона, да, собака?
— Что за тон, Тристан Пеллини? — спросил Этьен, неподдельно удивившись. — Вы пришли поприветствовать раненого товарища или…
— Мы пришли свершить справедливое возмездие над крысой! — прогремел Пеллини. Он повернулся к своей команде и стал тыкать толстым пальцем в каждого: — Видишь, Этьен Вильер? Жак Борте, Гастон Волк, Жан Корноухий, Конрад Немец и я, пятый, — мы хорошие люди и когда-то, в самом деле, твои товарищи, но сейчас пришли, чтобы свершить суд над тобой — грязным убийцей!
— Ты спятил! — воскликнул Этьен, стараясь подняться на локте. — Кого я убил, что ты так разъярился? Когда я был одним из вас, разве не разделял я всегда наравне с вами тяготы и опасности воровства и не делил ли честно добычу?
— Сейчас мы говорим не о добыче! — прогремел Тристан. — Мы говорим о нашем товарище Тибальте Базасе, грязно убитом тобой в таверне «Пальцы мошенника»!
Этьен замер, открыв рот, ошарашенно поглядев на меня, затем снова закрыл рот. Я шагнула вперед.
— Дураки! — воскликнула я. — Он не убивал эту жирную свинью Тибальта. Его убила я.
— Святой Дионисий! — засмеялся Тристан. — Это девчонка в штанах, о которой говорила служанка! Ты убила Тибальта? Ха! Хорошенькая ложь, но неубедительная для тех, кто знал Тибальта. Служанка слышала, что дерутся, и убежала в испуге в лес. Когда она решилась вернуться, Тибальт лежал мертвый, а Этьен и эта ведьма ускакали вместе. Нет, все слишком ясно. Этьен убил Тибальта, безусловно, из-за этой самой шлюхи. Отлично, когда мы избавимся от него, то позаботимся и о его потаскухе, да, парни?
Те согласно кивнули на грязное предложение негодяя.
— Агнес, — проговорил Этьен, — сходи и позови Дюкаса.
— Черта с два, — сказал Тристан. — Дюкас и все слуги в конюшне, чистят коня Жискара де Клиссона. Мы закончим свое дело до того, как они вернутся. Привяжем этого предателя вон к той скамье. Прежде чем перережу ему горло, я с радостью опробую свой нож на других частях его тела.
Он презрительно оттолкнул меня и шагнул к постели Этьена. Этьен попытался встать, и Тристан ударил его кулаком, и тот снова повалился на подушку. В эту секунду кровь моя закипела. Прыжок — и меч Этьена был в моей руке. Когда я ощутила в ладони рукоять меча, сила и необычная уверенность, словно огонь, наполнили мои вены.
Со свирепым криком я подлетела к Тристану, и он отступил, запнувшись о свой меч. Коротким ударом в толстую шею я заставила его замолчать. Он упал, фонтанируя кровью, голова его повисла на куске кожи. Остальные бандиты завопили, как стая борзых, и уставились на меня с ужасом и ненавистью. Вспомнив о пистолете, я выхватила его и, не целясь, выстрелила в лицо Жака, превратив его голову в красное месиво. В пистолетном дыму трое оставшихся бросились на меня, изрыгая проклятия.
Есть вещи, для которых мы рождены и в которых талант превыше опыта. Я, никогда прежде не державшая меч, почувствовала, что он словно ожил в моих руках, управляемый неведомым инстинктом. Я обнаружила в себе быстроту глаз, рук и ног, которая не могла сравниться с неуклюжестью этих болванов. Они только мычали и слепо рубили воздух, теряя силы и скорость, словно дрались не мечами, а дровоколами, я же наносила удары молча и со смертоносной точностью.
