Боже мой!
— Моя не говорить по-немецки, — промямлил я, как полный кретин. — Пусть твоя лучше говорить по-английски.
Бетховен смерил меня сердитым взглядом, подбежал к клавикордам и ударил по клавишам, взяв аккорды сразу в трех октавах, — возможно, это как-то помогло ему прийти в себя, потому что он прорычал уже спокойнее:
— Dot verdammt Shakespeare. Его schatten призрак гонялся за мной und задал mir schoene прекрасную инспирацию. Это же… ist dein Пятая. С-с-соль-соль-соль-ми бемоль… Fuenste. А здесь ф-ф-фа-фа-фа-ре… И все в до-миноре! Wunder-schoen!
— И это ваша Пятая? Пятая симфония?
— Ja! Ja! Fuenste symphonie. Я слушал этого духа, ожидая продолжения, желая komponieren, сочинять, und неожиданно проклятый schatten переменил мою инспирацию.
— Как?!
— Никакой Пятой симфонии до-минор! Этот verdammt призрак Шекспира стал напевать мне вполголоса минорные терции, квинты… Блюзо-вый интервал! Синкопы! Mit synkopieren! Неслыханно! Auslaendish! Verrueckt! Symphonie in Blau!
В общем, полный гевальт!
ГЛАВА 2. АССОРТИМЕНТ ЛАВКИ МАЗЕРА
— Он вгрызался в ваши алмазные кирпичи снаружи, — сообщил я им, — а когда я весьма бегло, надо сказать, осведомился на суахили, что ему угодно, он упал замертво.
— Возможно, не смог вынести твоего акцента, — усмехнулся Адам, осматривая тело. — По-моему, это вообще никто. Настоящий Джон Доу!' У него хоть какие-нибудь документы есть?
— Я как-то не искал. Просто оттащил труп подальше, с глаз долой, и стал ждать вашего пришествия на землю.
— Проверь-ка ему карманы, нянюшка. Тип, который способен жевать кирпичи из алмазной крошки, не может не быть интересным. — Мисс Сссс молча принялась за дело. — А ты, Альф, расскажи-ка мне все по порядку. С какой стати тебе понадобилось выбегать на двор? Ты что, слабительное принял? Или просто решил пренебречь своими прямыми обязанностями?
— Ничем я не пренебрегал. Хотя, если честно, такую возможность обдумывал. Но не успел я ее обдумать как следует, как сюда ворвался этот чертов столб от коновязи да еще с обвинениями в мой адрес.
— Что? Неужели сам покойный великий Людвиг ван пожаловал?
— Да-с, Бетховен во плоти-с! И ужасно злобствовал по поводу того, что этот дух заставил его сочинить «Симфонию в блюзовых тонах»!
Адам заржал.
— Ну, полный гевальт!
— Именно эти слова я и произнес.
— И как тебе удалось это уладить?
Фиктивный персонаж в суде.
— Я на него воздействовал как психотерапевт.
— Ну-ну, ври дальше!
— Но я, честное слово, сумел на него подействовать!
— Только не говори, что там. — Адам указал на Дыру.
— А я и не говорю. Я воздействовал на него прямо здесь, возле клавикордов! И мне ужасно интересно, что на сей счет думают те, кто за тобой наблюдают.
— Cela m'importe peu. Это совершенно неважно. Давай все по порядку.
— В общем, воздействовать на него было нетрудно. Я просто напевал, выстукивая одним пальцем то, что смог припомнить из его Пятой, и вдруг он весь затрясся и заявил, что я вдохновил его на новый шедевр, и принялся как безумный набрасывать мелодию на каких-то клочках бумаги. А потом я его проводил до порога, и он благословил меня по-немецки. А за дверью я и обнаружил того типа, что жевал кирпичи…
— Да ты просто гений. Альф! Между прочим, этот великий покойник, Людвиг ван, не предложил никакой платы?
— Он был весь охвачен вдохновением. Но я все-таки умудрился кое-что с него содрать.
— Как же тебе это удалось?
— Я умыкнул часть его записей. — И я передал Адаму клочок бумаги с нацарапанными на нем нотными линейками, нотами и пометками AJlegro con brio и Andante con moto. Внизу красовались инициалы: LvB.
— Господи Иисусе! Пресвятая дева Мария! — Адам был просто в восторге.
— Это же стоит целое состояние! А не сделать ли мне тебя своим постоянным партнером, Альф?
— Нет, это уж совсем ни к чему. Но отчего это наша дорогая Глория не говорит со мной и не смотрит на меня? Неужели она за что-то на меня сердится? Может, я снова что-то сделал не так?
— Нет, дело совсем не в этом. Она просто готовится менять кожу, а это всегда повергает ее в депрессию.
— Менять кожу? Вылезать из собственной шкуры?
— Вот именно. Она ведь змеиного племени, если ты помнишь. И никогда не знает, как будет выглядеть в новой коже. Вот и волнуется.
— Но ведь змеи, меняя кожу, не меняют окраски; они просто становятся больше, и…
— Ты совершенно прав, и она все прекрасно понимает сама, но ничего не поделаешь — волнуется!
— Я просто не представляю, чтобы она согласилась утратить хотя бы часть своей привлекательности!
— Ага! И ты к ней в плен попался!
— А у вас, в вашем кошачьем племени, тоже бывают проблемы, связанные с вашим естеством?
— Господи, конечно! И еще какие! Да с ними все наши непристойные любовные песни связаны! — И Адам запел:
Коты на крышах, коты — герои, Пораженные сифилисом и геморроем, Кошки с поднятыми кверху задами Празднуют славный разврат вместе с нами…
— А что, и Глория в этом участвует? — ревниво осведомился я.
— Няня? Моя дорогая хранительница? Да ты с ума сошел! Никогда в жизни! К тому же меня всегда привлекали исключительно женщины-кошки.
Мне сразу стало легче.
— Ну тогда расскажи, где, в каком времени и как долго вы пробыли? — попросил я его. — Здесь-то всего часа два прошло.
— Мы были в Нью-Йорке. В XXV веке. Неделю.
— Так, значит, Нью-Йорк в XXV веке все еще существует…
— Более или менее.
— Добыли что-нибудь для этого Иддроида, которого создает граф?
— Да, будь я проклят! Шестое чувство. Это что-то вроде дара предчувствия.
— Если только такой дар существует. Я, правда, знаю, что многие женщины уверены в том, что обладают какой-то там интуицией…
— Да, и они правы, Альф. У меня есть в запасе несколько таких красоток. Из-за одной, между прочим, Дока Холлидея убили.
— Того ковбоя? А что же он ее предсказаний не послушался?
— Сказал, что и без того понимал, что скоро умрет, и просто не хотел знать точное время и место. Но то шестое чувство, о котором я упоминал, — это некое всеобъемлющее чувство времени и пространства, этакое омнихроночувство, дающее возможность окинуть взором всю временную ось и разом увидеть прошлое, настоящее и будущее.
— Не может быть!
— Может. Именно поэтому Калиостро так хотелось раздобыть это чувство.
— Где ж ты его обнаружил?
— Как ты выражаешься, «во плоти-с».
— А теперь, как ты выражаешься, «давай все по порядку»!
— Лет пять назад, — покорно начал Адам, — тот парень явился ко мне с собственным портретом, нарисованным одним модным американским художником по имени Ван Рин. Парень этот был из самого начала двадцатого века и жутко боялся за свою жизнь, потому что этот Ван Рин изобразил его как «Le Pendu», то есть «Висельника», из карт Таро — знаешь, на которых предсказывают судьбу? И мой клиент был изображен болтающимся на перекладине вверх ногами, то есть он был подвешен за ногу, а руки у него были связаны за спиной! И был он абсолютно мертв.
