На столе рядом с графином стоял колокольчик. Меррин позвонила, будто стараясь заглушить голос Гефора, и тогда мастер Мальрубиус смочил губы водой из стакана. Меррин взяла стакан, вылила оставшуюся воду на пол и водрузила его вверх дном на горлышко графина. Гефор замолчал, но вода разлилась по полу, пузырясь, словно подпитываемая каким-то скрытым источником. Она совсем ледяная. Я смутно представила, как рассердится моя гувернантка из-за Того, что я промочила ноги.
На звонок пришла служанка – горничная Теклы, ее ноги с содранной кожей я осматривал на другой день после того, как спас Водалуса. Она выглядела моложе, какой, наверное, была, когда Текла еще не вышла из детского возраста, но ее ноги уже успели освежевать, и по ним хлестала кровь.
– Прости, – сказал я. – Я очень сожалею, Ханна. Не я сделал это, а мастер Гурло и кто-то из подмастерьев.
Мастер Мальрубиус сел на кровати, и я впервые увидел, что его ложе было сработано в форме женской ладони, пальцы которой выглядели длиннее всей моей руки, а ногти походили на огромные когти зверя.
– Ты в полном порядке, – проговорил мастер, будто умирал не он, а я. – Или почти в порядке. – Тут пальцы его дланеобразного ложа начали медленно сжиматься, но он выскочил из кровати и попал прямо в воду, которая теперь доходила до колен, и встал рядом со мной.
Пес, мой старый добрый Трискель, очевидно, прятался под кроватью или просто забился в дальний угол, подальше от всех. Теперь же он выскочил к нам, расплескав воду передними лапами, и стал продвигаться, расталкивая воду своей широкой грудью и радостно полаивая. Мастер Мальрубиус взял меня за правую руку, кумеана – за левую, и они подвели меня к одному из громадных окон-глаз горы.
Передо мной предстала та же картина, что и прежде, когда Тифон водил меня туда: мир расстилался, как ковер, и можно было видеть его весь целиком. Только теперь он производил гораздо более величественное впечатление. За нами сияло солнце, лучи которого словно многократно увеличили свою мощь. Таинственная алхимия превратила тени в золото, и по мере того как я вглядывался, каждый зеленый предмет приобретал более темный и насыщенный окрас. Я видел, как пшеница созревала на полях, как мириады рыб множились в морских просторах, и разрастались питающие их водоросли на водяной глади. Поток воды, хлынувший из комнаты за нашей спиной, заиграл на солнечном свете и пролился из глаза многоцветной радугой.
Потом я проснулся.
Пока я спал, кто-то завернул меня в простыни, набитые снегом. (Позднее я узнал, что снег доставляли с горных вершин на вьючных животных.) Меня трясло от холода, я жаждал вернуться в свой сон, хотя уже наполовину понимал, какое огромное расстояние отделяет меня от этого видения. Во рту я ощущал горький привкус лекарства, натянутый полог казался мне таким же твердым, как пол под ногами; мимо меня сновали взад-вперед Пелерины в алой одежде и с фонарями в руках. Они ухаживали за мужчинами и женщинами, стонавшими во тьме.
Не думаю, что я еще раз заснул в ту ночь, хотя, возможно, слегка подремал. К рассвету снег растаял. Две Пелерины унесли промокшие простыни, а мне дали полотенце вытереться и принесли сухое белье. Я хотел было отдать им Коготь – свои личные вещи я хранил в мешке под койкой, – но момент показался мне неподходящим. Я снова лег и заснул при дневном свете.
Проснулся я в полдень. В лазарете было тихо, насколько здесь вообще можно было говорить о тишине; где-то далеко, в другом конце, беседовали, кто-то кричал, но эти голоса лишь подчеркивали спокойствие большинства. Я сел, оглянулся, надеясь увидеть своего солдата. Справа от меня лежал мужчина с коротко подстриженной головой, отчего я сначала принял его за одного из рабов Пелерин. Я позвал его, но, когда он обернулся, я понял, что ошибся.
Его глаза были совершенно пустыми, мне таких еще не приходилось видеть. Казалось, эти глаза следят за призраками, недоступными моему взору.
– Слава Группе Семнадцати, – произнес он.
– Доброе утро. Ты не знаешь, какие тут порядки?
По его лицу пробежала тень, и я понял, что мой вопрос почему-то пробудил в нем подозрительность. Он ответил мне следующим образом:
– Все стремления претворяются в жизнь либо хорошо, либо плохо – в зависимости от того, насколько они соответствуют Правильному Мышлению.
– Вместе со мной сюда привели еще одного человека. Мне хотелось бы поговорить с ним. Он в некотором смысле мой товарищ, – сказал я.
– Те, кто выполняет волю народных масс, – друзья, пусть даже мы не обменялись с ними ни единым словом. Те же, кто не выполняет волю масс, пусть даже мы сидели с ними за одной партой…
Человек слева от меня вмешался в беседу:
– Ты от него ничего не добьешься. Он арестант.
Я обернулся. Лицо говорившего осунулось настолько, что кожа обтягивала череп, но чувство юмора сохранилось в этом бедолаге. Жесткие черные волосы выглядели так, будто он месяцами не причесывался.
– Он все время несет такую галиматью и никогда не говорит ничего дельного. Эй ты! А вот мы тебя поколотим!
Тот ответил:
– Для армии народных масс поражение – лишь трамплин перед будущей победой, а победа – это лестница к дальнейшим победам.
– Этот еще ничего, других совсем не понять, – добавил сосед слева.
– Ты сказал, он арестант. Что же он такого натворил?
– Натворил? Вот те на – ведь он остался жив!
– Что-то я не пойму. Его что же, выбрали для выполнения какой-то смертельной миссии?
Чуть дальше слева на койке приподнялась женщина с худощавым, но миловидным лицом.
– Их всех выбрали, – сказала она. – По крайней мере, они не могут вернуться домой, пока не победят в войне, хоть сами и знают, что этого никогда не будет.
– Внешние сражения уже выиграны, если внутренние ведутся при помощи Правильного Мышления.
– В таком случае он асцианин, – заметил я. – Вот, значит, о ком мы говорим. Мне прежде не доводилось встречаться с ними лично.
– Большинство асциан умирают, – проговорил черноволосый. – Вот что я имел в виду.
– Я не знал, что они умеют разговаривать по-нашему.
– Они и не умеют, а этот – особый случай. Его как-то раз навещали офицеры, и они сказали, что он был переводчиком. Возможно, он допрашивал наших солдат, когда те попадали к ним в плен. Но он в чем-то провинился, вот его и разжаловали.
– Не думаю, чтобы он был сумасшедшим, – сказала женщина. – Хотя большинство из них явно спятили. Как тебя зовут?
– Прости, что не представился. Я – Северьян. – Я чуть было не добавил, что я ликтор, но тогда вряд ли кто-нибудь из них пожелал бы со мной разговаривать.
– Я – Фойла, а это Мелито. Я из Голубых гуззаров, а он – гоплит.
