Неужели Атьен догадался, о чём и с какими чувствами я думаю? И всё это представление было исполнено лишь с одной целью: убедиться в собственных предположениях?
Надо признать, он победил. Нашёл уязвимое место в моей обороне и ударил туда, как только появилась удобная возможность. Но всё-таки — ждал он от меня проявления чувств или нет? Жаль, теперь не получится это узнать наверняка.
— Ну всё, сейчас подыщу новую одёжку, а ты пока этим оботрись. — Гирм вручил мне резко пахнущую влажную тряпицу.
От первого же прикосновения кожа словно загорелась, и пришлось сжать зубы, шумно дыша через нос, пока каждая пядь тела не оказалась обработанной. Для чего предназначалось очередное снадобье, повода спросить не представилось: спустя пару минут после окончания обтирания выяснилось, что в комнате приятно прохладный и сухой воздух.
— Вот и чудненько! — Лицо меднозвенника осветила довольная улыбка. — А то ещё немного переходил бы и загорелся бы изнутри. Кожу-то всю закупорило чуть не намертво.
Да, что-то припоминаю из объяснений наставников. Но это теперь. А ещё час назад был уверен только в одном: нужно спешно явиться в Дом. Хорошо, что прибывшие к лавке Лоса Звенья Цепи упокоения не стали задерживать ни меня, ни Атьена больше времени, положенного на пяток вопросов и ответов.
— Только смотри, ремешки на прежний лад не затягивай, — посоветовал Гирм, наблюдая, как я одеваюсь. — Ты всё-таки шире стал.
— Намного?
Пятерня меднозвенника задумчиво скользнула по бритому затылку, приглаживая несуществующие волосы.
— Не так чтобы намного, и всё же… Будешь заходить ко мне поутру каждый третий день, ясно?
— Как велите, эрте.
Он кивнул, принимая моё покорное согласие, но всё же добавил:
— Это не мне, парень, это тебе нужно.
* * *
Ну и ну. Даже не попытался приглушить сочувствие, прозвучавшее в голосе. Хотел уколоть ещё больнее? Да нет, вряд ли. Пусть Гирм и ненавидит всех сопроводителей разом, но на его веку мы сменяемся так часто, что любая ненависть рано или поздно начнёт притупляться. Сколько лет отведено заплечным теням? Казалось бы, немало. По крайней мере, не меньше дюжины. Но когда от куска времени остаются крохи, понимаешь, что и изначально он был ничтожен.
Впервые сопроводитель покидает стены Наблюдательного дома вслед за Ведущим только спустя годы обучения, одинаковые для всех. Пять лет и ни днём меньше тратится на освоение различных премудростей, но правильнее было бы сказать — на прощание с самим собой. Изначальным. Сначала происходящее мнится увлекательной игрой, тем более наставники всячески поощряют соперничество, но, едва среди учеников намечается ощутимое разделение по силам, время поворачивается вспять. Теперь уже недавние победители должны, смиряя свою гордыню, протягивать руку помощи отстающим. И так до тех пор, пока не наступит равенство. Каждый сопроводитель обязан уметь исполнять назначенную ему службу, неважно, нужно ли будет сутки напролёт ходить по скучным купеческим лавкам или залезать в осиные гнёзда не платящих подати торговцев.
Я попал в списки Сопроводительного крыла позже, чем следовало бы, и позже, чем этого обычно добиваются иные соискатели дарственной службы. Хотя если вдуматься, то прошедшие годы — большая удача, ведь они могли бы закончиться много раньше, к примеру, ещё до наступления моего тридцатилетия, и тогда было бы ещё обиднее уходить ни с чем. Но раз уж мне повезло задержаться дольше положенного срока, почему я так и не смог воспользоваться этим подарком судьбы?
Потому, что усваивал науку наставников лучше, чем следовало.
Даже теперь ноги размеренно и чётко несли меня той же дорогой, которую я впервые одолел ещё юношей: по Белой галерее до Круглой залы, в Змеиный коридор и на Внутренний двор, под лучи заходящего весеннего солнца, мутно-белого, но уже достаточно сильного, чтобы нагреть камень перил, по которому рассеянно скользнула моя ладонь.
Дюжина сопроводителей, праздно шатающихся по двору, расслабленно прислонившихся к стене для краткого отдыха и облокотившихся на парапет галереи в ожидании приказа. Раньше я смотрел на них, выходящих в ночную смену, с сожалением, а теперь из глубин души поднимается жгучая зависть. Им ведь всегда легче отличиться, верно? Их служба опаснее, но зато сильнее бросается в глаза Ведущим. И как я раньше не замечал, что новые лица среди «полуночников» появляются намного чаще, чем среди «полуденников»? Надо было присмотреться, надо! Перевестись из одной смены в другую, а там попасть несколько раз в переделки, благо тёмное время суток на них богато, и… Эх, поздно даже мечтать.
Поздно. Ну и Бож с ним! Сейчас приду домой, опорожню кувшин вина и до утра забуду о своих ошибках. Постараюсь забыть.
Жалобное поскуливание, донёсшееся откуда-то справа, ударило по ушам, и голова давно выработанным движением вместе с плечами повернулась в сторону звука. Так и есть, скулит собака, прикормленная нашими кухарями и исправно подъедающая кости, остающиеся от готовки и ни на что более не годные. Псина ростом чуть выше колена, длинноухая, с клочковатой шерстью и страхолюдная, но на самом деле удивительно беззлобная, несмотря на явно нерадостное отрочество и юность. Конечно, проку с животины немного, охранник из неё никакой, да и не нуждается Сопроводительное крыло в такой охране, зато двор с этим комом шерсти вдруг стал живым, потому ни у кого из начальства не поднялась рука выгнать приблудыша. Но я никогда раньше не слышал, чтобы Корка скулила…
Наконечник бракка возник перед собачьей мордой, как ему и должно, неожиданно, и псина, испуганно присев на задние лапы, снова всхлипнула. Другая бы, может, бросилась на обидчика, но эта предпочитала терпеливо ждать и просить о милости быть пропущенной к кормушке. Правда, тот, кто преграждал собаке путь, вряд ли прислушивался к каким-либо просьбам.
Легир Тенн со-Намаат, соотечественник Атьена, стал сопроводителем всего года три назад, но с самого начала действовал разумно и расчётливо, напросившись в ночные смены. А ведь совсем ещё юнец… Сколько ему? Двадцать пять или двадцать шесть, только-только вступает в пору расцвета, и все возможные дороги ему доступны. А главное, он уже усвоил, что перед тем, кто слабее, дорогу можно и закрыть. На замок.
Корка попыталась обойти живую преграду с фланга, сунувшись в обманчиво свободное место, вновь встретилась нос к носу бракком и ещё раз всхлипнула, совсем уже тихо. А потом собачьи глаза, по попущению Божа или наущению Боженки, вдруг нашли мой взгляд.
«Помоги… пожалуйста… защити… ты же не такой, как он…»
Не такой. И таким уже стать не смогу, будь оно всё проклято!
