Он не ожидал ответа на свой вопрос, но ответ пришел.
— Ей нужна Черная Чаша, — сказал Эмиль.
Когда последний из воров растаял в ночном мраке, Амонет выглянула из дверей и посмотрела прямо на то место, где в густой тени под фургоном полулежал Голеску. Он собирался обставить свое появление как-нибудь поторжественнее, но поскольку элемент неожиданности был утрачен, он ограничился тем, что просто помахал ей рукой.
— Где Эмиль? — сухо спросила Амонет.
— Жив и здоров, моя королева, — ответил Голеску, предъявляя мальчугана, которого он держал за шиворот. Испуганный упавшим на него ярким светом фонаря Эмиль громко заверещал и зажмурился. — Мы провели вдвоем незабываемый вечер!
— Ступай спать, — приказала Эмилю Амонет, и мальчуган, вырвавшись из пальцев Голеску, с быстротой молнии метнулся в фургон.
— Ты его накормил? — снова спросила Амонет.
— По-царски, — небрежно отозвался Голеску. — Ты, конечно, спросишь, где я добыл необходимые средства? Да просто взял вот отсюда! — И он с торжествующим видом потряс в воздухе звякнувшим кошельком, в котором некогда помещалось двадцать тысяч лей. Ему казалось, что этот жест вышел у него достаточно соблазнительно, но Амонет никак не отреагировала.
— Приведи лошадей и запряги, — сказала она. — Мы отправляемся немедленно.
Голеску растерялся.
— Разве ты не хочешь узнать, где я раздобыл столько денег? — спросил он.
— Украл, наверное, — равнодушно откликнулась Амонет и, сняв с крюка фонарь, задула его.
— Да никогда! — с искренним негодованием воскликнул Голеску. — Я выиграл их, если хочешь знать! Выиграл для тебя. Правда, для этого мне пришлось угадать, сколько зернышек ячменя было в банке… нет, в кувшине, в большом непрозрачном кувшине. Не скажу, что это было легко, но…
За прошедший вечер Голеску не раз — и в различных вариантах — представлял себе, как Амонет отреагирует на его щедрый дар. Но того, что произошло сейчас, он не предвидел. Отшвырнув фонарь, Амонет стремительно соскочила с козел. В следующее мгновение она уже держала Голеску за горло на удивление крепкой рукой.
— Как тебе удалось угадать точное число зерен? — прошипела она.
— У меня талант!.. — прохрипел Голеску, чувствуя, что его глаза вылезают из орбит. Он почти задыхался, но Амонет только сильнее сдавила его горло твердыми, как железо, пальцами.
— Это Эмиль тебе подсказал, верно?
Голеску только кивнул — чтобы говорить, ему не хватало воздуха.
— Значит, ты был настолько глуп, что повел его туда, где играют в азартные игры?
Голеску с трудом сделал отрицательное движение головой, и Амонет притянула его к себе.
— Если я когда-нибудь узнаю, что ты водил Эмиля в игорный дом или в казино, — прорычала она прямо ему в лицо, — я тебя убью. Понятно?
Не дожидаясь ответа, она с силой оттолкнула его от себя, так что Голеску чувствительно ударился затылком о борт фургона. С трудом глотнув воздуха, он выпрямился и поправил сползшую на лицо шляпу.
— Ну хорошо, я узнал его секрет, — пробормотал он. — Но… Да будет мне позволено спросить: почему, черт возьми, ты не используешь этого маленького заморыша, чтобы разбогатеть, чтобы стать до отвращения богатой?!
— Потому, — отрезала Амонет, — что у Эмиля нет никаких секретов. Он сам — секрет.
— Ах так? Ну, теперь мне все понятно, — пробормотал Голеску, потирая саднящее горло.
— Так-то лучше, — кивнула Амонет. — А теперь ступай и приведи лошадей.
И Голеску послушно отправился исполнять приказание, хотя внутри у него все кипело. Он почти готов был взбунтоваться, но… не мог. Не мог, потому что к владевшему им негодованию примешивалось еще что-то, чему он никак не мог подобрать подходящего названия. Нет, никогда в жизни он не сказал бы, что Амонет прекрасна в своем гневе, и все же, все же… В силе ее рук, в самом прикосновении ее пальцев и запахе дыхания, которое Голеску ощущал на своем лице и которое напомнило ему аромат каких-то экзотических специй, было что-то такое, что подействовало на него с невероятной силой.
— Скажи, каким чудесным колдовством она меня к себе приворожила и сердце одинокое мое одним прикосновеньем покорила? — сггросил Голеску у передней лошади, пристегивая ее постромками к дышлу фургона.
Луна зашла, и весь остаток ночи они ехали по темной дороге вдоль реки, прислушиваясь к далекому вою волков где-то в лесу, сплошной стеной подступившем почти к самому берегу.
В Голеску этот вой будил яркие, героические фантазии. В них, вооруженный огромным ружьем, он посылал заряды картечи в самую гущу волчьей стаи, напавшей на Амонет, а та в благодарность за своевременное спасение сбрасывала свой черный головной платок, — а заодно остальную одежду, — и тогда Голеску становилось ясно, что страх, который она ему внушала, был всего лишь маской или, точнее, маскировкой. На самом деле Амонет была прекрасна не только телом, но и лицом, которое, однако, ему никак не удавалось рассмотреть, поскольку каждый раз, когда Голеску бросался в ее объятия, его ноги запутывались и скользили в чем-то липком, напоминавшем растоптанную сахарную вату, которую кто-то неведомый разбросал по всей ярмарочной площади.
Потом розовые нити ваты превратились в паутину, в которой пойманной мухой бился и тоненько кричал Эмиль, Это показалось Голеску странным — он знал, что вампиры обычно бывают ловцами, а не добычей. Набравшись храбрости, он решился спросить об этом у Амонет, но та уже бежала к широкой, темной реке, в которой Голеску сразу узнал Великий Нил. Тогда он помчался следом, на бегу срывая с себя одежду, но из-за темнеющих на противоположном берегу пирамид вдруг выглянуло яркое африканское солнце, и…
Голеску громко хрюкнул и, сев на полу фургона, машинально заслонился рукой от бьющих в лицо острых солнечных лучей.
— Кажется, мы стоим? — удивленно проговорил он, выглядывая из дверей фургона и озираясь.
— Совершенно верно, — отозвалась Амонет, распрягавшая лошадей. Ночью, пока Голеску грезил о славе отважного истребителя волков, караван свернул с проезжей дороги и, углубившись в лес, остановился на небольшой тенистой поляне, которую со всех сторон обступали густые заросли.
— Я должна встретиться с одним человеком, — добавила Амонет. — Не здесь, в другом месте… Это недалеко, но добраться туда будет довольно трудно. Я отправлюсь со вторым фургоном, а ты останешься, будешь ждать меня и присматривать за Эмилем. Я вернусь не позднее чем через три дня. Тебе все ясно?
— Угу… — Спросонок Голеску плохо соображал. Взобравшись на козлы, он сидел, почесывая заросший подбородок и провожая мутным взглядом Амонет. Женщина повела лошадей к ручью, журчание которого доносилось откуда-то из-за деревьев. «Наверное, она захочет искупаться в живописном лесном озерке, — подумал Голеску. — В конце концов, ей предстоит важная встреча, так почему бы не привести себя в порядок?»
