Размышляя о пухлявой Байке, Гайс исподволь решил, что когда-нибудь «они с Нимарью» выгонят ее взашей. Это была тем более странная мысль, что с утра он твердо решил, что убьет обоих – Рюка и Нимарь – когда блудодеи, насытившись друг другом, отойдут ко сну…
Кстати, два авра, что были заплачены Байке за ее предательство, Гайс стащил из шкатулки Нерга днем раньше, во время партии в Хаместир.
Господин инженер, окрыленный вестью о скором прибытии нового главнокомандующего, был возвышен и немного пьян. Читал, запинаясь, непонятно чьи стихи, подолгу смотрел в лунноокое окно, почти не следил за перемещениями вражеских фишек. Он даже ни разу не помянул «эту суку», а может быть и помянул, но вскользь, без всегдашнего своего распирающего легкие сарказма. Мысли Убийцы Городов месили бордовую грязь под стенами непокоренного Орина вместе с армией Желтоколпачников. До двух ли авров ему было?
«Ну вот… Вчера – впервые украл. Сегодня – впервые убьешь… А завтра?» – вопрошала Гайса его совесть.
«А завтра не будет», – с мрачным ехидством отвечал он ей.
Его взор пламенел сердито и самоубийственно.
Гайс стоял на предпоследней ступени лестницы, старательно укрощая дыхание. Оно же, несмотря на старания, оставалось шумным и частым.
В общем, и понятно, ведь Гайсу пришлось попыхтеть. Почему-то минуя ужин с молодым вином (который, по опыту, должно быть, почерпнутому из соответствующих романов, представлялся Гайсу таким же обязательным звеном блудодейственной цепи, как и глубокие поцелуи) Рюк и Нимарь сразу перешли в покои, что располагались на втором этаже. В спальню Нимари. И Гайсу пришлось поторопиться с лестницей.
Негодница Байка от уговора не отступила. В щель было видно «все».
Вот Рюк поставил лампу на стол и водрузил рядом свой угловатый ящик.
Нимарь – Гайс впервые видел ее такой, заспанной, в длинной оборчатой юбке, с кое-как собранными в пучок волосами – поставила обочь свою, с надтреснутым стеклом.
Заглянувшая Байка внесла еще и третью лампу, так что комната теперь была освещена не хуже театральной сцены.
Все это так мало отвечало представлениям Гайса о тайных связях…
Взять хотя бы свет. Зачем делать это при свете трех ламп?
«О, наивность! – тут же возвестил в голове Гайса Нерг. – Да ведь наслаждение возрастает прямо пропорционально количеству огнистых бликов на любимом животе!»
Или почему Нимарь не приоделась к свиданию? Взяла бы что-нибудь, подчеркивающее фигуру. Какое-нибудь этакое платье, с кружевами, ведь у нее же есть, это наверняка.
Но призрак Нерга и тут не смолчал.
«Видишь ли, мой юный друг… Перед нами – опытные любовники, не чета тебе. Их привлекает не поверхность, а глубина. Не кажимость – но суть. Их влечет не внешний блеск, а внутренний, зреющий в мистических глубинах тела, отблеск окончательного, сладчайшего фейерверка!»
Меж тем Нимарь, пусть так и не снявшая зачем-то своей черной куртки, пусть даже принадлежащая сутулому журавлю-Рюку, показалась Гайсу непереносимо желанной!
Он почувствовал, как сноровистый теплый спрут завозился внизу его живота, разогревая своими валкими ерзаньями основание чресл. И, Хуммер дери, скрутить голову этому головоногому не представлялось возможным. Хоть начинай считать возки для успокоения, как будто перед сном. «Первый возок – с соломой… Второй возок – с дровами… Третий…»
В аккурат на шестом возке, с деликатесными улитками, топырящими нелепые свои рога, Рюк придвинул все три лампы к краю стола и распахнул ящик-«гроб».
Из его распахнутой бархатистой пасти выдвинулась полочка, с мелкоскопическими инструментами – они вытягивали к хозяину свои проволочной тонкости хоботки, как только что улитки к Гайсу – свои рога.
Нимарь встала возле механика, спиной к окну (и Гайсу), низко наклонила голову.
Рюк принялся высвобождать застежки на ее черном одеянии. Две, еще две, заминка, еще две…
От мыслей о том, что сейчас из-под черного покрова покажутся груди госпожи Нимари, абрикосовым абрисом которых он любовался уже не первый месяц, Гайсу стало жарко. Он отер со лба пот.
Однако, Нимарь не сняла полностью своего шерстяного одеяния, даже груди не обнажила. Она лишь стянула рукав и высвободила левую руку по самое плечо.
Руку? Как бы не так, милостивые гиазиры.
Случается, ретивая тетива раскалывает стрелу, вместо того, чтобы послать ее в цель. Такой стрелой и почувствовал себя Гайс.
Потому что не было руки у госпожи Нимари. Точнее, эта рука была ненастоящей – механическая кузина музыкальных шкатулок, внучатая племянница тех самых машин, которые пестовал Нерг.
Рука госпожи Нимари, являясь стальной копией нормальной человеческой руки, с шарнирами суставов, переплетениями сосудов и раздвоенными прямизнами костей, была, однако, живой, если позволено будет сказать так о том, что наверняка не является мертвым!
Оголившись, Нимарь окинула свое живое железо безразличным взглядом, пошевелила блестящими пальцами и что-то сказала Рюку.
Тот пригляделся, клюнул внимательным взглядом ее локоть, попробовал сочленение механической руки с плечом (плечо у Нимари было настоящим и довольно-таки мускулистым), затем перешел к запястью, а от запястья – к своему ящику.
Пока Гайс, раскрыв от удивления рот, следил за всем этим, Рюк возился с инструментами.
Наконец, близоруко сощурившись, Рюк вонзил в стальное запястье Нимари отвертку. Филигранны были вращающие движения его пальцев. Быстры и точны. Почти так же точны, как движения Нимари, накладывающей на тетиву очередную стрелу – правда, в отличие от Рюка, Нимарь даже глаз никогда не опускала, чтобы следить за своими действиями.
«Но как? Как она умудряется управляться с луком механической рукой? – спрашивал себя Гайс. – Как же это я ни о чем не догадывался? Как это возможно?»
Эти вопросы он задал себе еще раз пятьдесят.
Рюк капал из масленки в холодные сплетенья металла и что-то еще объяснял Нимари, а Гайс, опустошенный, притихший, с разрезанной на полоски душой, уже спускался по лестнице, чтобы уйти, убраться восвояси, и там, воя от стыда, проклинать Нерга, оболгавшего, изгваздавшего его любовь глумливым словом, глупой шуткой.
«Что только придумал, гад! – приговаривал Гайс, дрожащими руками наливая себе вина. – Нимарь и Рюк! А я поверил! Поверил, вонючий я крысак, грязный я пидор!»
В ту ночь Гайс поклялся себе, что раздобудет цветы для Нимари во что бы то ни стало.
Еще он решил, что не скажет никому о своем открытии. Даже Нергу. Нет, не так: «особенно Нергу».
В тот день Гайс писем не писал.
Возвратившись, он сразу принялся за дело. Бережно выложил на пол содержимое сумки бедолаги-художника (Ги рассталась с ней без сожаления и даже безвозмездно).
