Она тяжело вздохнула.
– Тимур долгое время жил у покровителя. Знаешь, Кира, у него ведь такой ораторский талант! Он такие речи сочинять может! А покровитель тот работал помощником у кое-кого из правительства. Занимался организацией политических кампаний. Они с Тимуром при мне много раз эту ситуацию обсуждали. Вот и наслушалась.
– Как же вы тут оказались?
– Пошла чистка рядов. Каждого чиновника проверяли на принадлежность к Сочувствующим. Потом взялись за их помощников… репутация покровителя оказалась под угрозой. Вот-вот могли нагрянуть в дом с облавой. Мы с Тимуром сами ушли. Почти добровольно сдались сюда, в гетто. Это же наш народ. Мы – его часть, – она пожала плечами, – вот как-то так все и сложилось. Ладно, пошли спать, а то утро скоро.
Разговор вышел таким коротким и скомканным, что у меня на языке повисло еще множество вопросов. Но Ирина снова отгородилась привычным щитом дружелюбности и под различными предлогами отказывалась рассказать еще хоть что-нибудь о себе. Зато я поняла, что питает ее и дает силы встречать каждый новый день с улыбкой. Призрачная перспектива, что «когда-нибудь все изменится», вбитая в ее голову мужем, служила источником надежд. Для меня же таким источником стал Ивар. Фотосъемка сорвалась, второй раз красоваться голой я пошла бы только под страхом смертной казни. Значит, оставалось уповать на то, что он не забыл обо мне.
Жизнь в гетто потекла в однообразном унылом русле. Утренний подъем. Работа на кухне до самого вечера. Застилающий глаза пот. Боль в воспалившейся ране. Все новые и новые жертвы медицинских экспериментов, означавшие, что список уменьшился еще на несколько пунктов по отношению ко мне. Сны о доме. И опять все сначала.
Правда, местную пищу я есть так и не научилась. Перебивалась кусками на кухне во время готовки, тем и жила.
Наконец, в один из дней, когда я размешивала крупу в кастрюле с водой, на пороге кухни появился охранник.
– В санблок, – коротко приказал он, ткнув в меня пальцем.
У меня сердце оборвалось. Половник выпал из онемевших пальцев и утонул в воде, но никто даже не обратил на это внимания. Работницы замерли. Все понимали, с какой целью приглашают к врачу. Ирина попыталась коснуться моего плеча, когда я проходила мимо.
– Держись, Кира! – шепнула она.
По пути я лихорадочно пыталась найти выход из ситуации. Сколько дней прошло? Я потеряла им счет. Неужели настал момент, который так пугал? И не будет никакой надежды? Никто не сможет помочь?
Знакомый мне Илларион Максимович поправил пластырь на переносице, когда я вошла в смотровую. Его медсестра Людочка опасливо жалась к столу. Охранник не стал выходить, как в прошлый раз, а остался наблюдать. Рука красноречиво лежала на дубинке.
Я ожидала еще одного неприятного и унизительного осмотра, но у меня только взяли кровь, померили давление и задали несколько вопросов о самочувствии. Отвечала сквозь зубы, хотя глупо было надеяться, что это смутит Иллариона и заставит отказаться от намерений.
– Ну все, – бодро произнес он и потер ладони, – завтра с утра на процедурку!
Моя персональная гильотина со свистом обрушилась. Эта «процедурка» была не лучше смерти. Но я уже устраивала здесь скандал и ничего не добилась. Нет, нужно убраться подальше от их уколов со снотворным. Я молча встала с места и вышла за охранником.
Пока шла по коридору, заметила на его поясе пистолет. Решение молнией сверкнуло в голове. Прыжком достичь мужчины. Расстегнуть кобуру. Выхватить оружие. Приставить к виску. Прикрываясь им, как щитом, выйти во двор. Потребовать, чтобы открыли ворота, иначе убью заложника. Почему я не додумалась до этого раньше?
Может, потому что есть риск быть застреленной с вышки до того, как выйду за ворота?
Впрочем, выбора не оставалось. Я ускорила шаг. Охранник размеренно шагал, ничего не подозревая. Я протянула руку. Пальцы уже почти ощутили кожаную поверхность кобуры. Дотянуться бы совсем чуть-чуть…
Входная дверь в конце коридора хлопнула, и показался еще один охранник. Я скрипнула зубами и отстала на шаг. Такой план провалился!
Вошедший уставился на меня.
– Иванова?
Мой охранник обернулся и замедлил шаг. Я кивнула, хотя они могли прекрасно прочитать эту фамилию на моей робе.
– За мной. Приказ начальника.
– Куда?! – невольно вырвалось у меня.
Что еще они придумали такого?
– За мной, я сказал! – прорычал мужчина, разозленный вопросом.
Я опустила голову и прошмыгнула мимо. Меня повели в административный корпус. Затрепыхалась слабая надежда. Отец? Нашел? Я тут же одернула себя. Возможно, им требуется оформить какие-то бумаги перед операцией.
В помещение я заходила в полной моральной готовности к самому худшему. Меня втолкнули в комнатушку и оставили в одиночестве. Места тут было немного. Большую часть площади занимал обшарпанный стол, по обеим сторонам от него находились два стула. Я заняла один и сложила руки перед собой. Странно, но внутри все словно онемело. Я покорно ждала своей участи. Что стало с прежней Кирой? В былые времена я бы бросилась на эту дверь, начала стучать в нее кулаками и требовать выпустить на волю.
Послышались шаги. Без особого интереса я подняла голову, чтобы разглядеть вошедшего. Лицо мужчины в строгом темном пальто и с портфелем для бумаг в руке показалось знакомым. Только не удавалось припомнить, где мы встречались. Кто-то из людей, приезжавших к папе? Вполне возможно…
Мужчина поставил портфель на край стола и посмотрел на меня с жалостью. Я только фыркнула. Действительно, какую еще эмоцию может вызывать девушка, которая уже несколько дней не мылась и работала, как ломовая лошадь?
– Ты – Маша Иванова? – спросил он.
И тут вдруг во мне взбунтовалась прежняя Кира. Я так устала от этого ненастоящего имени и от этих серых стен, что закричала:
– Нет! Я – Кира! Слышите?! Я – Кира! Хватит называть меня Ивановой!
Вместо того чтобы рассердиться, мужчина расплылся в улыбке облегчения. Своим веселым видом так обескуражил меня, что я разом онемела. Он обогнул стол, положил руку на мое плечо и сказал:
– Ну здравствуй, Кира. Наконец-то я тебя нашел.
Показалось, что мне в лицо плеснули воды из ушата. Я принялась хватать ртом воздух, все еще не веря в удачу. По телу пробежала странная дрожь. В ушах зашумело. Глаза наполнились слезами, и я пыталась их сморгнуть, чтобы разглядеть собеседника. Но его лицо все равно расплывалось.
– Вы… вы… – Слова никак не шли из горла, как ни старалась я их выдавить.
– Да, – он погладил меня по плечу, – я – отец Ивара. Теперь с тобой все будет хорошо.
20
Последнее, что запомнил Ивар, – поцелуй его охотницы. Возбуждающее прикосновение сладких губ, приправленное горькими нотками мыслей о грядущем расставании. Он хотел сказать ей так много – и попросту не находил слов. Просто жил одной ее улыбкой и старался сделать напоследок как можно больше, чтобы порадовать. В их истории предусматривался только один итог: она возвращалась домой, он оставался собирать свою жизнь без нее по кусочкам. Ивар принял его и смирился.
И вдруг наступила темнота. Он даже ничего не почувствовал. Зато когда открыл глаза – похолодел. Кира бесследно исчезла. На столе лежали осколки посуды, куски еды, по скатерти разлился коньяк из упавшей бутылки. Из кальяна зачем-то вытаскивали уголь, а потом бросили его, уже остывший, на одну из тарелок. Перед Иваром застыла официантка с подносом в руках. Бледная и дрожащая от ужаса. Круглыми глазами она уставилась на него. Губы беззвучно шевелились.
Ивар машинально оглядел себя. И тут, вместе со зрительной картинкой, до его мозга докатилась волна боли от трех огнестрельных ран. Он схватился за грудь, не сдержав стона через плотно стиснутые губы. Пули двигались внутри, их выталкивала плоть. Ивар ощутил, как одна уже выпала из отверстия и скатилась под рубашкой вниз по животу до пояса брюк. Две другие были на подходе.
В него стреляли?!
