она многое рассказала Архе: о деяниях нынешнего Божественного Короля и его предшественника, о нравах и обычаях Авабата — одной из наиболее важных вещей, о которых надлежало знать Жрице, — и, честно говоря, в ее рассказах не часто встречались вещи, лестные для Божественного Короля или его двора. Рассказывала она о своей жизни, а также описала Архе ее предшествующую жизнь: какой она была, что делала, как выглядела, и при этом иногда — не слишком часто — намекала, что в теперешней своей жизни Арха может столкнуться с большими трудностями и опасностями. При этом ни разу не упоминалось имя Коссиль. Но Арха была питомицей Тхар на протяжении одиннадцати лет, и она научилась понимать ее с полуслова по легким намекам, по смене интонаций.
Когда покончили с мрачными хлопотами Траурного Ритуала, Арха стала избегать Коссиль. Завершив утомительную работу по отправлению ежедневных церемоний и обрядов, она спешила в свое уединенное жилище, а как только позволяло время, шла в комнату позади Престола, открывала люк и спускалась вниз, в темноту. Днем или ночью — там это не имело никакого значения — она продолжала целеустремленно и планомерно исследовать свои владения. Подмогилье, это самое святое место, считалось запрещенным для всех, кроме Первой Жрицы и ее наиболее верных евнухов. Всякий человек, посмевший туда вступить, будь то мужчина или женщина, навлекал на себя гнев Безымянных, а значит, верную смерть. Но среди всех правил, заученных Жрицей, не было ни одного, которое воспрещало бы чужакам вход в Лабиринт. Правда, такое правило и не нужно, если подумать хорошенько. Попасть в Лабиринт можно только через Подмогилье. А нужны ли мухе правила, предписывающие ей не влетать в паутину?
Поэтому она частенько брала с собой Манана в более близкие части Лабиринта, чтобы он понемногу изучал подземные туннели. Он не любил ходить в Лабиринт, но, как всегда, повиновался ей. Арха была уверена, что евнухи Коссиль — Дуби и Уахто — знали дорогу в Комнату Цепей и обратно из Подмогилья наверх, но не больше; она никогда не брала их с собой в Лабиринт.
Арха не хотела, чтобы тайные пути знал кто-то еще, кроме Манана, абсолютно ей преданного. Лабиринт принадлежал ей, ей одной. Она решила обследовать весь Лабиринт. Много осенних дней она скиталась по его бесконечным коридорам, но оставалось еще много ходов и комнат, куда она ни разу не заглядывала. Арха уставала от распутывания огромной, бессмысленной паутины туннелей и коридоров, у нее болели ноги, а разум одолевала скука, потому что приходилось без конца считать и пересчитывать повороты и ответвления, которые были пройдены и которые еще поджидали впереди. Она не могла понять, зачем нужно было все туннели выкладывать камнями, как мостовые в городе? Наверно, все это сделано лишь с одной целью, решила она, чтобы запутать и сбить с толку любого, кто будет здесь ходить, и чтобы даже она, Первая Жрица, чувствовала себя здесь лишь ничтожной мухой, запутавшейся в огромной паутине.
Поэтому с наступлением зимы она ограничила исследования одной Палатой: ее алтарем, нишами в задней части здания, помещениями за алтарем и под алтарем, где были комнаты, сплошь заставленные сундуками и ящиками; она изучала содержимое этих сундуков, коридоры и чердаки, пропыленную полость под куполом, где гнездились сотни летучих мышей; фундамент Храма и подвалы под фундаментом, которые служили своего рода прихожей для черных подземных коридоров.
Ее ладони и рукава пропахли сухим, сладковатым запахом мускуса, который распался в пыль, пролежав восемь веков в одном из сундуков, лоб ее постоянно был запачкан прилипшей черной паутиной. Она могла часами стоять на коленях, изучая резьбу на чудесном, источенном временем кедровом сундуке — подарке какого-то короля, жившего всего лишь несколько веков спустя после того, как Безымянные из Могил начали править этими местами. На рельефах был изображен сам король — крохотная оцепенелая фигурка с большим носом, — а также Престольная Палата, какой она была тогда: приплюснутый купол и портики с тяжелыми колоннами, — все это искусно вырезанное по дереву каким-то художником, который обратился в прах неведомо сколько веков назад. А вот и она, Первая Жрица, вдыхающая дурманящие пары с бронзового треножника, а потом пророчествующая, или советующая что-то королю, нос которого в этой сцене отломился от основания рельефа. Лицо самой Жрицы было слишком маленьким, чтобы различать его черты, но Архе казалось, что это ее собственное лицо. И ей очень хотелось вспомнить, что она сказала тогда этому королю с большим носом, и благодарил ли он за совет.
У Первой Жрицы были излюбленные места в Престольной Палате, как у других бывают любимые укромные местечки где-нибудь в солнечном доме, где можно спокойно посидеть и помечтать. Чаще всего она забиралась в одну маленькую получердачную каморку, расположенную над комнатой с одеждой. Там хранились старинные платья и костюмы, оставшиеся от тех времен, когда великие короли и вожди являлись почтить Священное Селение и Атуанские Могилы. Эти люди понимали, что есть на свете власть, намного превосходящая их собственную — и вообще любую власть, какую может иметь в своих руках человек. Порой их дочери-принцессы надевали на себя эти нежные шелка, расшитые топазами и темными аметистами, и вместе со Жрицей Могил танцевали перед алтарем. В одной из сокровищниц были картинки, нарисованные на маленьких табличках из слоновой кости, и на них изображались такие танцы, а также короли и вожди, ожидающие у дверей Палаты, ибо уже тогда ни один мужчина не смел ступить на землю Могил. А девушки входили и танцевали вместе с Жрицей — да, они приходили и танцевали в своих белых шелках. Сама Жрица была одета в грубое облачение из черной домотканой ткани — как она одета теперь и как была одета всегда: только такую одежду она обязана носить всю жизнь; но ей нравилось приходить сюда и перебирать руками душистые, нежные ткани, истлевшие от старости, расшитые драгоценными камнями, которые осыпались с платьев, когда Арха брала их в руки. В этих сундуках хранился стойкий запах, не похожий на мускус и ладан, которыми пропахли Храмы Священного Селения — запах более свежий, утонченный и юный.
Она могла проводить в комнатах сокровищницы целые ночи, изучая камешек за камешком в каком-нибудь сундуке, или ржавые доспехи, или шлемы со сломанными перьями, или пряжки, шпильки и броши — бронзовые, из позолоченного серебра или тяжелого литого золота.
На балках, не обращая никакого внимания на ее присутствие, сидели совы, то закрывая, то широко раскрывая свои желтые глаза. Сквозь щели между черепицами крыши
