С приближением весны Фостий изучил в Эчмиадзине каждую его кривую улочку.
Теперь он знал, где живут и работают каменотесы, шорники и пекари. Знал, на какой улице стоит домик умирающих Лаоника и Сидерины, и держался от нее подальше.
Все чаще и чаще ему подворачивалась возможность бродить где угодно без Сиагрия. Окружавшая Эчмиадзин стена была слишком высокой, чтобы спрыгнуть с нее, не сломав шеи, а единственные ворота слишком хорошо охранялись, чтобы пробиться сквозь них силой. К тому же, когда погода стала лучше, Сиагрий все чаще уединялся с Ливанием, планируя предстоящую летнюю кампанию.
Фостий из всех сил старался держаться от Ливания подальше. Чем меньше он станет напоминать ересиарху о своем присутствии, тем менее вероятно, что тот вспомнит про него, задумается об опасности, которую Фостий может представлять, и избавится от него.
Бесцельное блуждание по городу уже не доставляло ему прежней радости.
Когда Сиагрий день и ночь ходил за ним по пятам, Фостий был уверен, что в его душе наступит покой, избавься он от Сиагрия хотя бы ненадолго. Так оно и вышло… ненадолго.
Вкус свободы, пусть даже ограниченной, лишь разбудил его аппетит. Он уже не был радостным исследователем закоулков Эчмиадзина и расхаживал по ним, больше похожий на дикого кота, отыскивающего дыру в клетке.
Пока что он ее не нашел. «Быть может, за следующим углом», — мысленно повторил он уже в сотый раз. Он свернул за угол и едва не столкнулся с Оливрией.
Оба сделали шаг в сторону — причем в одну и ту же — и едва не столкнулись вновь. Оливрия рассмеялась.
— Эй ты, прочь с дороги, — заявила она, изобразив толчок в грудь.
Фостий прикинулся, будто едва не упал от толчка, потом изысканно поклонился.
— Униженно прошу прощения, госпожа; я не намеревался помешать вашему шествию! — воскликнул он. — Молю вас отыскать в сердце прощение!
— Посмотрим, — грозно отозвалась Оливрия.
Они тут же рассмеялись. Фостий подошел ближе и обнял ее за талию. Оливрия прильнула к нему, и ее подбородок удобно улегся ему на плечо. Ему захотелось ее поцеловать, но он воздержался — Оливрия от этого очень нервничала. Взглянув на это ее глазами, он решил, что причины на то у нее имеются.
— Ты что здесь делаешь? — одновременно спросили они, и это заставило их снова рассмеяться.
— Ничего особенного, — ответил Фостий. — Держусь как можно дальше от греха. А ты?
Оливрия вытащила из холщового мешка туфлю и поднесла ее так близко к лицу Фостия, что у него даже глаза перекосились.
— Видишь, каблук сломался. На этой улице живет один старый башмачник-васпураканин, так он просто чудеса творит. А что тут удивляться, если он своим ремеслом занимается дольше, чем мы с тобой вместе живем на свете? Словом, я шла к нему.
— Можно тебя проводить?
— Надеялась, что ты это предложишь, — ответила Оливрия, засовывая туфлю в мешок. Взявшись за руки, они пошли по узкой улочке.
— А, так он живет здесь, — сказал Фостий, когда они дошли до лавки башмачника. — Да, я проходил мимо.
Над дверью лавки висел деревянный башмак, слева от двери было написано «ОБУВЬ» буквами видесского алфавита, а справа то же слово было написано угловатыми символами, которыми васпураканские «принцы» записывали слова своего языка.
Фостий заглянул в одно из узких окошек, выходящих на улицу, а Оливрия в другое.
— Я никого не вижу, — сказала она, нахмурившись.
— Давай проверим. — Фостий открыл дверь. Звякнул колокольчик.
Ноздри заполнил сильный и резкий запах кож. Фостий махнул рукой, приглашая Оливрию войти. Дверь за ними закрылась.
— Его здесь нет, — разочарованно произнесла Оливрия. Все свечи и лампы в комнатке были погашены; но даже если бы они и горели, Фостию освещение все равно показалось бы слишком тусклым. Рядом с рабочим столом башмачника на стене на колышках аккуратными рядами висели шила, пробойники, молоточки и ножи для обрезания кожи. Из задней комнаты на звук колокольчика так никто и не вышел.
— Может, он заболел, — предположил Фостий, и ему в голову тут же пришла другая мысль: уж не решил ли башмачник, что лучше уморить себя голодом, чем работать дальше. Но вряд ли. Оливрия же сказала, что он васпураканин, а не фанасиот.
— Вот кусочек пергамента, — показала Оливрия. — Посмотри, не найдутся ли чернила и перо. Я ему оставлю туфлю и записку. — Она щелкнула языком. — Надеюсь, он умеет читать на видесском, хотя не уверена. Он ведь мог просто попросить кого-нибудь написать одно слово на стенке.
— Нашел. — Фостий обнаружил рядом с инструментами глиняную бутылочку с чернилами и гусиное перо. — Уж читать он, во всяком случае, умеет, иначе не держал бы это дома.
— Ты прав. Спасибо. — Оливрия написала пару строк, положила на стол туфлю и длинным сыромятным шнурком привязала к ней кусочек пергамента. — Ну вот. Все в порядке. Если он не умеет читать на видесском, то наверняка знает грамотного соседа. Надеюсь, что он здоров.
По улице прошел осел, с чмоканьем выдирая копыта из уличной грязи.
Животное громко заревело, протестуя против того, что его заставляют ходить по такому болоту.
— А-а, кончай верещать! — рявкнул сидящий на осле мужчина, явно привыкший выслушивать подобные жалобы. Осел заревел вновь, но уже в отдалении от лавки башмачника.
Если не считать ослиного крика, вокруг было совсем тихо, разве что где-то лениво лаяла собака. Оливрия сделала шажок к двери.
— Мне пора возвращаться, — сказала она.
— Подожди.
Оливрия удивленно приподняла бровь. Фостий обнял ее и приблизил свое лицо к лицу девушки. Но их губы не успели соприкоснуться, потому что она слегка отстранилась и прошептала:
— Ты уверен?
В полумраке комнатушки зрачки у нее стали огромными. Фостий не совсем понял смысл ее вопроса, но ответ у него в любом случае был только один:
— Да, уверен.
— Что ж, хорошо. — Теперь и она поцеловала его.
Последний раз, всего на мгновение, она нерешительно замерла лишь однажды, когда его ладонь опустилась на упругую мягкость ее груди, но она тут же крепко прижалась к нему. Они опустились на земляной пол лавки башмачника, срывая друг с друга одежду.
Это был обычный и неуклюжий первый раз, подхлестываемый отчаянным страхом того, что кто-нибудь — скорее всего, сам башмачник — войдет и застанет их в самый неподходящий из всех моментов.
— Быстрее! — выдохнула Оливрия.
Фостий постарался закончить все как можно быстрее. Вспоминая потом, он не мог с уверенностью сказать, что удовлетворил ее полностью — уж больно быстро все завершилось. Но тогда он об этом не задумывался. Его губы скользнули от ее грудей вниз, к круглой плоскости живота, а рука Оливрии ласкала его. Оливрия лежала на своей смятой одежде, и когда Фостий лег на нее, между их телами оказался край платья. Приподнявшись на локте, Фостий отбросил его и снова поцеловал Оливрию, входя в нее.
