Ознакомительная версия.
— Никак нет, ваше сиятельство, — вытянувшись во фрунт, отрапортовал я. — Разрешите исполнять?
— Пошёл вон, Иловайский, — с чувством попросил мой горячо любимый дядя и отхлебнул из горла.
Я развернулся на каблуках, выходя вон и едва не сбив дверью любопытствующего ординарца.
— Эй, хорунжий! А правда, что у Прохора дочка нашлась?
— Правда.
— Ну ты энто, дело такое, семейное… Короче, ежели что, ты меня первым пиши в добровольцы! Небось не подведу.
— Добро, — пообещал я, пожимая ему руку.
Во дворе уже ждал мой денщик, с ним рядом топтались десяток хлопцев из простых казаков и приказных. Все при оружии, глаза горят, папахи сбиты на затылок, хоть сейчас на коней да в бой!
— Там, в лагере, весь полк баламутится, — шёпотом доложил мне Прохор. — Говорят, ежели и их не возьмём, старики бунт поднимут! У нас ведь первое дело за товарища голову положить, а ты сказал — только десяток добровольцев…
— Эй, станичники, слушай мою команду! — громко проорал я, привлекая всеобщее внимание. — Седлать коней, выходим через полчаса! Прохор, моего араба пусть тоже подготовят.
— Он не твой, твоё благородие.
— Мой.
— Ни фига, он его превосходительства.
— Сиятельства.
— Да мне без разницы, — взорвался старый казак. — Тока энтот жеребец Василия Дмитревича, ясно тебе?
— Ясно, — не стал спорить я. — Оседлаешь?
— Легко!
— А я как же? — обиженно кинулся ко мне рыжий ординарец. — Ты это, хорунжий, ежели что не так было, прости да забудь. Тут мы ж… все… раз такое дело…
— Ты дядюшку охраняй, — помрачнев, попросил я, чувствуя, как странная печаль ядовитой змеёй обвивается вкруг сердца. — Сбереги его, а? У меня дороже Василия Дмитревича никого нет. Он мне отца заменил, ему маменька мою жизнь доверила…
— Езжай, характерник, — серьёзно кивнул рыжий. — Пригляжу, чего уж там…
Меньше чем через полчаса я мчался вперёд на белом жеребце, и вслед за мной, со свистом и гиканьем, неслись молодые казаки. При пиках, при саблях, при заряженных пистолетах, полные готовности отдать свою жизнь за-ради братской чести и воинской доблести. Кто это там говорил, будто бы я напрочь лишён честолюбия воинского? Ошибаетесь, дядя дорогой, не всё в нашей родне так просто, но и недаром мы — Иловайские…
— Спешиться, братцы! — приказал я, как только мы влетели на старое кладбище. — Коней привязать, а самим нас здесь ждать во всеоружии! Чуете?
— Чуем, хорунжий!
— И не спать никому! А случись, подойдёт какой чужой человек, так гнать вежливо.
— А не поймёт? — уточнил кто-то.
— Да пристрели к ёлкиной матери, — охотно разрешил Прохор, спрыгивая с седла. — Ну что ж, мы идём, хлопчик?
Я кивнул, проверяя пистолеты, шашку и засапожный нож. Мало ли когда что пригодится, но всё должно быть в справе. Я потрепал по холке верного араба. Не привязывая его, а, как всегда, разрешив остаться вольным. Только шагнул к заветной могиле, как… она открылась! Все десять казачков мигом схватились за пистолеты…
— Не стрелять, мамкины дети! — взвыл я, грудью защищая двух обескураженно выползающих упырей.
— Илюха, прости… — первым покаялся Шлёма. — А тока ты нам сам обещал вечером аудиенцию у Василия Дмитревича. Ну мы и попёрлися…
— Личины хоть накиньте, дурни пришибленные, — шёпотом попросил я. — И могилу назад не прикрывайте!
Моня радостно закивал, и мгновением позже наши казаки узрели двух солидных купцов, в жилетках и сапогах гармошкою, при партикулярно-модном платье плюс моднявые картузики набекрень.
— Вот теперь другое дело, — выдохнул я. — Что ж, братцы, отпустим купцов Монина и Шлёмина до нашего генералу о поставках ржаных сухарей напрямую договориться?
— Всем жителям Дона оптовая скидка, — поддержали упыри, и хлопцы доверчиво грянули «любо!».
— А теперь бегом отсюда, — тихо посоветовал я. — Дядюшка у себя один, водку глушит, настроение соответственное. То есть вполне может взять вас (при личинах!) в похоронную команду для Польского похода, а может и нагайкой отходить в зависимости от настроения. Рискнёте?
— Нам терять нечего, — переглянулись мои патриоты. — Мы ить не ради себя стараемся, а ради родины! Не позволим панам на Россию-матушку лапку задирать! Ну и подкормимся опять же, чё такого-то…
Когда благородные «купцы» пешим ходом растаяли в надвигающемся вечере, мы с моим денщиком, поднапрягшись, распахнули могилу пошире. Я не знаю, чего он ожидал от этого похода, но мне было кристально ясно: Катенька должна знать, кто и как подкинул письмо в стойло моего коня и каким боком всё это упирается в разборки со мной. Если кто и сможет помочь нам найти потерявшегося ребёнка, так только она…
— Что ж, братцы, на этом месте и разделимся. Пятеро со мной под землю пойдут, пятеро здесь, с Прохором. Пошли, что ли, перекрестясь?
— Да ради бога, — охотно перекрестились все, а те, кому предстояло идти со мной, — дважды.
— Ты уж там… понежнее, — предупредил меня мой денщик. — Нам-то здесь что курорт чешский: лежи да загорай под луной…
— Ага, — охваченный нехорошим предчувствием, кивнул я. — Вы, главное дело, пистолеты под рукой держите.
— Зачем?
— Чтоб не обгореть.
— Стало быть, жарко будет. — Он приобнял меня за плечи. — Отобьёмся, не впервой. Ты мне дитя верни, твоё благородие.
Я стиснул зубы и отвернулся, поскольку, увы, ничего определённого сказать ему не мог. Если вот такую кроху, как горячая Настенька у церкви, враги наши в Оборотный завели, то шансов у ребёнка немного. Убьют они её, по-любому убьют, даже если я сам к Павлушечке головой на мясную колоду лягу. Получается, зря мы с ними миндальничали, не биться с нечистью надо, а хоронить. Крест осиновый в грудь, могилу поглубже, солью присыпать и камушком придавить — и надёжно, и красиво! Моня со Шлёмой жаловались, что на кладбище давно никого не хоронят? Сегодня же исправим сие досадное недоразумение…
Я прошёл в могилу первым, за мной пятеро казаков из молодых, необстрелянных. Но все при оружии и полны решимости, всем же интересно, куда и к какой красной девке я шастаю…
— Держаться за моей спиной. С глупыми вопросами не приставать, руками ничего не трогать. С местными жителями в разговоры не вступать. На голых баб не пялиться.
— Ух ты, так там ещё и голые бабы будут? — мигом оживились хлопцы. — А ещё чего интересного присоветуешь?
— Будут предлагать выпить — не соглашайтесь, — вспомнил я, вот только сейчас, наверное, понимая, на что и куда веду ребят.
Да, сердце упорно твердило, что поступаю я правильно, что шесть сабель лучше одной, что нужны они мне будут и без них пропаду, но… Та же стальная логика, насмешливо прогибаясь под грузом реальности, тонко нашептывала: а все ли казачки вернутся домой из города, полного нечисти, пьяной от праздника и безмерного алкоголя, вечно голодной до тёплой человечины и в любой момент готовой накинуть на свои клыкастые морды самые милые и трогательные личины?
Ознакомительная версия.
