— Что это за шум?
— Как будто птицы… — сказала Филиппа. — Миллионы птиц.
В нефритовой пирамиде все было сделано по новейшим высоким технологиям и выглядело крайне современно. Пол был покрыт тонким слоем ртути, и она, подобно гигантскому зеркалу, отражала и людей и предметы: хитроумные преобразователи энергии; Иблиса с сыном Радьярдом, стоявших за пультом управления этими машинами; несколько десятков подпиравших стены воинов-дьяволов, — ну точь-в-точь доспехи, выставленные вдоль стен в средневековом замке. А еще в ртутном зеркале отражались прикованные к стене Джалобин-Джон и Нимрод. Прямо напротив них была толстая треугольная стеклянная стена гигантского аквариума, занимавшего большую часть пирамиды. Но томились в нем не рыбы, а миллионы детских духов. Двигаться они не могли, лишь чуть пошевеливались, точно студенистая жидкость, светились серебристо-голубоватым, каким электрическим светом, как небо в сильную грозу. Время от времени к стеклу прижимались маленькие лица детей-призраков и отчаянно о чем-то молили — безмолвно, поскольку стены были непроницаемы для звука. Иблиса и его сына Радьярда все это страшно забавляло, а Джалобина-Джона и Нимрода очень и очень тревожило.
Иблис был в своей стихии. Он получал неимоверное удовольствие, описывая пленникам все детали своего чудовищного плана и действие этой адской машины. Он делал это нарочно, потому что знал, какие страдания им это причиняет. Желание мучить ближнего было в нем неизбывно, несмотря на то что он уже подверг Джалобина-Джона второй пытке правдоуловителем, и им все-таки пришлось рассказать ему все, что оба они знали о Филиппе и золотом слитке.
Услышав их версию этой истории, Иблис совершенно успокоился. Он был уверен, что Филиппа никогда не разгадает секретный шифр на картине в Венеции. Сам он не представлял, каким образом XI + I может равняться X, и высокомерно полагал, что ребенку до ответа тоже не додуматься. Филиппа никогда не найдет золотой слиток и ничем не сможет помешать его планам.
Пока Иблис издевался над пленниками, Радьярд Тир следил за показаниями приборов. И отец и сын по-прежнему оставались в своих нефритовых одеяниях, которые делали их неуязвимыми для джинн-силы Нимрода.
— Критическая масса будет достигнута через восемь минут, — сказал Радьярд отцу.
— Превосходно! — воскликнул Иблис и обратился к Нимроду: — Меньше чем через восемь минут накопившаяся в этом резервуаре энергия заставит пирамиду опрокинуться. И всё в этом мире: добро и зло, удача и неудача, счастье и несчастье — обратится в собственную противоположность. Жду не дождусь! Охота посмотреть, как это будет выглядеть. Представляете, любая мечта, любое желание принесут ровно обратный результат. — Иблис захохотал как безумный. — С этих пор все человечество будет ходить с постной физиономией, точно несчастный ребенок, который открыл рождественским утром красивый пакет с подарочками, а он, оказывается, пустой!
Это сравнение так насмешило Радьярда, что он стал хохотать до упаду. Они с Иблисом довольно хлопнули друг друга по рукам, что было не так-то просто сделать в тяжеленных нефритовых доспехах.
— Неужели это действительно приносит тебе удовольствие, Иблис? — спросил Нимрод. — Ты рад творить зло ради зла?
Иблис даже опешил.
— Да, — сказал он. — Конечно.
— расчетное время семь минут, — объявил Радьярд Тир.
— Кстати, на случай, если ты ломаешь голову над тем, как потом возвратить мир в его, если можно так выразиться, первозданное состояние, — сказал Иблис, — имей в виду, что поставить пирамиду на прежнее место ты уже не сможешь. То, что я делаю, необратимо. Во-первых, потому, что для этого все люди, простые люди, вроде твоего дворецкого Джалобина, должны будут пожелать нечто совершенно противоположное тому, чего они действительно хотят. А это, согласись, невозможно. Люди-то и сейчас толком не знают, чего хотят, не говоря уже о том, чтобы пожелать вдруг нечто совершенно противоположное. Ну а во-вторых, ты никогда не сумеешь собрать воедино так много жизненной силы. Это удалось мне, и только мне. Я запряг в эту повозку всех детей на свете. Нет, Нимрод, как только пирамида перевернется, мир полетит в тартарары. — Он рассмеялся. — Думаю, люди забудут дурацкие суеверия про разбитое зеркало и черную кошку. Что-то там еще было про семь лет неудачи? Так вот, человечество ждут семь миллиардов лет неудачи. Чудненько!
— Обалденно, — подхватил Радьярд.
— Занятно, — сказал Нимрод. — Должен признать, план у тебя получился сложный, но изобретательный. С помощью терракотовых воинов ты использовал все главные музеи мира для своих гнусных целей. Послушай, Иблис, а воин-дьявол, которого ты отправил в Нью-Йорк, в музей Метрополитен, все еще там?
— А что?
— Он поглотил моего друга, господина Ракшаса.
— Какое приятное известие! — обрадовался Иблис. — Жаль, я не могу его найти и помучить собственноручно. Но на это совсем нет времени. Воин, которого я посылал в нью-йоркский музей Метрополитен, уже здесь, он вернулся в Сиань. Один из восьмидесяти тысяч воинов моей терракотовой армии. Так что я за целую вечность не отличу его от всех остальных. — Он безжалостно загоготал. — Ты когда-нибудь пробовал посчитать до девяноста миллиардов?
— Ты украл нефрит, ты опустошил мир духов, ты заставил бедного Дыббакса сосредоточить все внимание человечества в одной точке и тем самым создать негентропию, — сказал Нимрод. — Весьма хитроумно и весьма гнусно. Ничего гнуснее я за всю жизнь не видывал.
— Спасибо, Нимрод. Я считаю это большим комплиментом от столь именитого джинн.
— Но как ты мог так поступить со своим сыном! Это же твой собственный сын! — воскликнул Нимрод. — Нет, я не об этом болване, — сказал он, покосившись на Радьярда. — Я имею в виду Дыббакса. Тебе хоть чуточку стыдно за то, что, ты так безжалостно использовал свою же плоть и кровь?
— Расчетное время шесть минут, — объявил Радьярд, пропустив мимо ушей оскорбление Нимрода. — Количество душ достигло максимума, папа. Можно начинать.
— Мне немного жаль его, — признался Иблис. — Мальчик был не без таланта. Но вдобавок к таланту у него имеется еще и совесть, а это для достойного ифритца совершенно лишнее. Совесть нам ни к чему.
— Мальчик был не без таланта, — повторил Джон. — Вы говорите о нем в прошедшем времени, Иблис. С ним все в порядке?
— Он будет жить, — сказал Иблис. — Если можно назвать это жизнью.
— Что вы с ним сделали?
— Ничего, — ответил Иблис. — Мне вмешиваться не пришлось. Он сам срубил сук, на котором сидел. Пользовался джинн-силой крайне расточительно, тратил ее на дурацкие трюки и низкопробные цирковые фокусы. Вот джинн-сила и покинула его навсегда. Все просто: он истощил ее, пытаясь стать великим иллюзионистом. Тоже мне цель для джинн его происхождения и с его талантами! Боюсь, что теперь ему суждено влачить жалкое мундусянское существование.
