К трону с Рином двигалось нечто чудовищное. Невероятных размеров туловище коня переходило в торс мужчины. И то и другое было покрыто густой шерстью ржавого оттенка. Шею венчала скалящаяся голова пса с прижатыми ушами и вздыбленным загривком. Подойдя к брату, чудовище подогнуло передние ноги и с грохотом опустилось на колени.
— Повелеваю тебе, мой раб с горячим дыханием и вулканической лавой в жилах! — Рин величественно возложил длань на узкий собачий лоб. — Пронесись по земле, от края до края, и пусть копыта твои вытаптывают болезни, а зубы — выгрызают голод и нищету. Правь, мой бешеный Ветер, конем своим и натравливай пса своего!
Южный Ветер залаял хрипло и оглушительно и, вскочив на ноги, забил пудовыми копытами.
Меня закружил калейдоскоп видений. Мы с братом неслись куда-то верхом на рыжем исчадье в вихрях поднятой им пыли. Спиной я чувствовала горячую близость Рина, но оглянуться и посмотреть на него не могла: все мышцы словно парализовало. Кроме глазных. Я очень ясно видела, как под копытами размером с колокола гибнут вовсе не болезни, а больные: люди на последних стадиях рака или СПИДа, паралитики, прокаженные… Песья же голова очищала мир от бомжей, беспризорников и профессиональных нищих, разрывая их с утробным рычанием и заглатывая отдельные кровоточащие куски.
— Это же не избавление, а убийства! Что ты творишь?! — кричала я брату в ужасе и экстазе бешеной скачки.
— Это начало, сестренка, а вначале всегда разрушение и ужас! Нужно вырвать все сорняки, чтобы потом, на удобренной и чистой земле насадить сад, — громко шептал он мне в ухо, и его слова раскаленными щупальцами терзали мой мозг.
— Сад?! Сад на крови?.. Опомнись!!!
Обеими руками я изо всех сил цеплялась за рыжую шерсть на холке. Стоит не удержаться, слететь вниз — и раздавят копыта, темные от крови, с налипшими клоками волос. А может, растерзают клыки, приняв за убогую…
И вдруг все резко закончилось — словно вырубили динамик с орущим хард-роком. Мы оказалась в том же тронном зале. Рыжее исчадье исчезло, а голос Рина вновь обрел королевскую торжественность и протяжность.
— Восточный Ветер! Сын мой, раб мой, дух мой, приди!
Восточный Ветер втек в полуоткрытую дверь бесшумно и угодливо. Он был медно-красным, как индеец, и плосколицым, словно монгол. Глаза-щелочки, широкий цветастый халат, бронзовые бубенчики на шее, запястьях и лодыжках. По сравнению с чудовищным Южным он казался бы совсем безобидным и даже милым, если б не зеленые, как нефрит, клыки, выглядывавшие из-под тонких губ, да кривые, янтарного оттенка когти на босых ногах.
Он завыл, защелкал пальцами, зазвенел бубенчиками, застучал когтями. И затанцевал вокруг трона под свою самодельную музыку. Рин, довольно ухмыляясь, кивал ей в такт и похлопывал ладонями по коленям.
— Ты знаешь толк в гармонии и красоте, Восточный Ветер! Ты принесешь с собой поклонение всему прекрасному и уничтожишь все грубое, уродливое и безобразное. Ты очистишь мир в своем танце и возродишь землю под звуки музыки!
Восточный Ветер растекся в пляске по залу и растворил стены, касаясь их рукавами и полами халата. И стало видно далекое и близкое, общее и в подробностях. От звона бубенчиков и стука янтарных когтей рушилось все некрасивое и невзрачное: ломались, как карточные домики, высотки и пятиэтажки, горели телеграфные столбы и сараи, плавились станки, рельсы и трубы. Уцелела природа, да то, что можно назвать архитектурными шедеврами: дворцы, особняки, храмы. Повезло и простым избам, усадьбам и церквушкам, естественно вписанным в окружающие поля, холмы и леса. Девять десятых из построенного людьми пропало — горело, лежало в руинах, было проглочено вздыбившимися реками.
"Бред какой-то! — стучало в мозгу. — Крутая смесь из всадников Апокалипсиса и восточных мифов. Бедный братик! Крыша у него окончательно съехала". Но протестовать вслух я уже не пыталась: безумца переубедить невозможно.
И снова был тронный зал и короткое затишье. Я заметила, что глаза у Рина теперь были закрыты, а пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла, дрожали.
— Западный Ветер! Поднимись из лиловых низин, из тишайших бездонных болот! Ты, который слеп, глух и нем, но справедлив бесконечно.
Высокая сутулая тень просочилась в зал сквозь щели в полу и замерла перед троном в ожидании приказаний. Она была гладкой и обтекаемой, почти лишенной черт и деталей. Уши и нос отсутствовали, веки и губы были зашиты шелковой нитью. Рин прислушался, не открывая глаз, но Западный Ветер не издавал ни звука. Тогда брат повел ноздрями и удовлетворенно рассмеялся.
— Ты возденешь руки, и над каждым поднимутся и воссияют его способности, умения и таланты, его любовная, материнская или творческая сила. У кого-то будет много и ярко, у кого-то мало, а некоторые окажутся совсем пусты. И когда опустишь ты руки, во всех окажется поровну — и способностей, и талантов, и творческих сил, и идей.
И было так, как он сказал. Сутулая тень воздымала руки, длинные и вялые, лишенные пальцев, и над головами оборванных и изможденных людей — тех, что выжили после бурь и пожаров — вспыхивали радуги. Большие, поменьше, еле теплящиеся — иные же и вовсе оставались без изменений. А когда руки опускались, радуги смешивались и уравнивались, теряя цвета.
От ужаса и отвращения меня замутило. "Что он творит?! Смешение красок дает серость или грязь. Неужто он не только сошел с ума, но и патологически поглупел?.."
— Северный Ветер! — воззвал Рин, лишь только мерзкая картина растаяла. — Мой любимчик, мой избранный, мой прозрачный! Взметнись с просторов ледяного океана, оторвись от полированных лбов айсбергов и небесных цветовых плясок!
Голос Рина, по-прежнему громкий и властный, теперь хрипел и дребезжал. Кожа на лице натянулась, из-под сомкнутых век сочилась кровь, ресницы дергались — казалось, глаза под тонким слоем кожи метались и бушевали.
— Сто тридцать семь твоих пристальных зрачков видят самую суть человека. Тысяча острых языков умеют отделять свет от тьмы. Белоснежный покров наделяет всякого, кого коснется, тишиной и покоем.
Северный Ветер, упавший с невидимого потолка, был похож на дракона — ослепительно чистого, покрытого не чешуей, но белоснежным перьевым ворсом. Сквозь перья глядело множество голубовато-ледяных глаз с узкими вертикальными зрачками. Из пасти свешивалось длинное щупальце, усеянное прозрачными и острыми языками. Крыло было только одно — оно же покров: широкий, как слоистое облако, полное снега.
— И да поглотишь ты мрак в людских душах, печаль и страх, ярость и зависть!
От дыхания Северного Ветра все застывали, замороженные. Острые языки-льдинки касались груди, и все темное, красное, мутное со свистом втягивала в себя и проглатывала бездонная пасть. Лица людей менялись: исчезали печаль, раздражение, усталость, черты обретали статичность и пустоту, как у пластмассовых манекенов.
