Дальнейшие несколько дней разнообразием не отличались, разве что заначка, которая у меня, как у всякого порядочного человека, хранилась в томе Михаила Афанасьевича, становилась все тоньше и тоньше. Наконец из великого романа, печально кружась в прокуренном воздухе, выпала последняя сотенная, знаменуя собой начало новых забот. Каких? Да все очень просто! Деньги кончились, а запой – нет. Запой уверенно перешел в стадию завоя, отличающуюся, кроме непреодолимого желания выпить, еще и отсутствием денег на осуществление этого желания да обостренной стеснительностью, не позволяющей занять вожделенную сумму у знакомых. Стеснительность сочеталась с полным осознанием того, что никто из моих знакомых скорее всего мне не обрадуется, а идти все равно придется, потому что… Да потому что завой!
В редкие моменты ремиссий я осторожно трогал спутанный желтоватый клубок божьих жил, доставшийся мне на память от богуна Левона и прочих обитателей другого мира, пытаясь, сам не знаю зачем, вытащить из него струну. Может, повеситься хотел, но это вряд ли, не склонен я к суициду по природе своей, наверное, недостаточно романтичен. В конце концов я вздыхал, закуривал очередную сигарету, выпивал глоток-другой и засыпал.
Мне снился Божий Камень с невесть как взгромоздившимся на него стариком Вынько-Засунько, размахивающим кумачовым флагом. Дед выплясывал на вершине что-то революционное и орал насчет наступившего наконец нашего времечка. В результате после особо заковыристого коленца дедуган срывался с камня, а я просыпался, чтобы повторить все сначала.
Весна шла мимо моих давно немытых окон, призывно голосуя прохожим и проезжим белыми коленками отчаянных девиц, презревших колготки во имя естественности. Вдохновенно пели коты и кошки, соперничая с автомобильной сигнализацией. Ни дать ни взять рокеры и попса, причем автомобильная попса безнадежно проигрывала психоделическим кошачьим переливам. Соревнуясь в росте с чахлой городской травкой, на моих щеках буйствовала щетина, стремясь заматереть и стать бородой. Мой организм в отличие от меня самого бурно реагировал на весну.
И однажды я обнаружил, что за окном самый настоящий май со всеми его языческими прелестями. Надо было начинать жить.
Я начал с того, что принял душ. Залезть в ванну у меня не хватило решимости, меня покачивало, и я боялся, что в ванной я просто усну или, что еще хуже, выбираясь из нее, сломаю себе шею. Потом я посмотрел в зеркало и обнаружил там унылого красноглазого субъекта, заросшего бурой с проседью щетиной. С этим надо было немедленно что-то делать. Я отыскал в шкафчике не слишком тупое лезвие, намылил физиономию, выдавив остатки крема для бритья на ладонь, и поерзал ею по подбородку, после чего героически вгрызся бритвой в щетину. Не стану подробно описывать весь процесс, скажу только, что в нем было нечто жертвенное, во всяком случае, кровь я пролил, правда, в умывальник, но чем фаянсовая раковина не жертвенник? Во всяком случае, склоняются над ней типы вроде меня довольно часто, и каждый раз в нее что-нибудь, да попадает. Но не будем отвлекаться.
Только приведя себя в порядок, я решил прикоснуться к гитаре. Я достал ее из своего старенького кофра, в который раз вспомнив оставшуюся в другом мире аргентинскую роскошь, и попробовал строй. Строй остался прежним, тем же, что там, у Божьего Камня, когда я играл Имя. И как я ни крутил колки, настроить инструмент по-другому не получалось. Оставалось разве что сменить струны, но другого аккорда у меня не было, кроме клубка божьих жилок, от которого я ничего хорошего не ждал, идти в магазин было не с чем, поэтому я решился играть на том, что есть. Ладно, не в первый же раз, кроме того, я искренне надеялся, что струны из другого мира здесь, дома, никакими особенными свойствами не обладают. Хотя, может быть, напрасно надеялся. Строй-то не изменился, остался таким же диким, как в тот последний раз, когда я брал гитару в руки.
Я осторожно провел большим пальцем по струнам, гитара загудела, и тут я услышал:
– Наконец-то! Нажрался-таки, алкоголик несчастный, а нам-то каково?
Честное слово, никаких внятных слов я не слышал, но смысл был именно такой. Мне стало нехорошо. Доигрался-таки!
Я испуганно отдернул руку и хриплым голосом спросил:
– Кто это?
Вопрос был сам по себе банален, но я все-таки рассчитывал на ответ. Подозревать себя в белой горячке не было оснований. Со вчерашнего вечера я не выпил ни грамма. Или с ночи? Впрочем, не важно, окончание завоев я всегда определяю безошибочно, а нынешний завой кончился. Мне хотелось жрать, а не выпить.
Машинально, как поправляют волосы, я снова провел по струнам, и гитара укоризненно загудела:
– Ну вот, мало того что наш хозяин алкаш, так он еще вдобавок и умом не вышел! Неужто не понятно кто? Не боись, свои это, свои!
– Шприцтрутенами, – медным голосом посоветовал некто могучий. – Сквозь строй прогнать, сразу в разум войдет, если не окочурится.
– Что вы к человеку пристали? – Жалостливый голос принадлежал явно женщине. – Ему бы кваску сейчас, да в баньке попариться. Мигом все как рукой снимет!
– Подорожник к вискам приложить, да по траве походить немного, тоже помогает, – тенорком сообщил какой-то мужик, – а пороть – это в крайнем случае. И не шприцтрутенами, а крапивой, крапива – она еще и от радикулита помогает.
Я смутно начал догадываться, хотя поверить в такое было трудно. Честное слово, если бы не остаточные явления после завоя, нипочем не поверил бы. Вообще алкоголь, при всех его поганых свойствах, несомненно, могучее средство адаптации. Иссушенная похмельем душа разверста навстречу всяким чудесам. Может, в холодильнике еще и бутылка пива образовалась, пойти посмотреть, что ли?
– Иван, – слабым голосом позвал я. – Подорожник, ты, что ли? – И снова тронул струны.
– Я, – донеслось из гитарной розетки и забубнило на разные лады: – И я, и я, и я… Здесь мы, здесь, здесь…
Значит, вот оно что! Боги другого мира не исчезли совсем с появлением Истинного, но были заключены в мою гитару, где терпеливо ждали, пока у меня кончится запой и я возьмусь за гриф. А теперь вот напоминали о себе, словно чего-то хотели. Интересно чего? Шуточки, однако, у этого Истинного, получившего Имя!
– Много вас? – цепенея от сознания того, что гитару скорее всего придется выбросить или сломать, спросил я. Ненавижу выбрасывать музыкальные инструменты, а уж ломать – тем более. Это все равно что человека убить, а может быть, даже хуже.
– Все, все, все… – загудела гитара.
Что ж, кошмар продолжался. Став реальностью, он тем не менее не перестал быть кошмаром. Но если с маленькими черными чертиками, выскакивающими из электрической лампочки во время запоя, еще можно как-то договориться и даже выпить к взаимному удовольствию, то как и о чем договариваться с низвергнутыми богами, вселившимися в твою гитару? Боги – они, знаете ли, капризны и требуют… А чего они требуют, собственно говоря?
