И герцог это тоже почувствовал. Помолчал. Нервно дернул отвисшей щекой:
— Гуманисты… зараза. Доигрались… Доигрались в человеколюбие… ведьмолюбие, з-зараза заразовна…
Клавдий не отвел взгляда:
— В истории человечества, ваше сиятельство, были времена и государства, исповедовавшие «вариант-ноль». Мир без ведьм.
Герцог молчал.
— Вы понимаете, ваше сиятельство, о чем я… Ведьм не делалось меньше, зато жизнь в «нулевых» странах становилась невыносимым подобием военного завода. Единообразие, железный режим и вечный страх перед этим режимом. В результате — еще большая кровь, взрыв… Вы знаете лучше меня.
Герцог опустил веки:
— И?..
— Глупо упрекать себя… В «гуманизме». Мы шли по единственно возможному пути… Теперь мы ищем способ уничтожить матку.
— Она на нашей территории? — быстро спросил герцог. — Точно на нашей?..
Клавдий усмехнулся:
— Традиционно на нашей территории. Традиционно. Памяти Атрика Оля…
Снова зависло молчание. Долгое, долгое, бесконечное.
— И вы знаете, Старж, каким образом этот ваш предшественник… совершил свой подвиг?
Клавдий заколебался. Сказать «да» означало соврать. Сказать «нет» означало признаться в бессилии.
Герцог пожевал губами:
— Вероятно, он ходил на нее с серебряным ножичком? Таким, как висит здесь у вас на стенке?
Клавдий невольно поднял голову. Да, справа от входа висел на гвозде серебряный ритуальный кинжал, которым ведьма из Одницы оборвала нить собственных злодеяний. На стадионе, во время концерта, едва не обернувшегося грандиозной мясорубкой. «Много-много парного мяса»…
— Не думаю, — сказал Клавдий тихо. — Скорее, ему удалось нащупать ее нервные центры… И нанести точный удар. С помощью, скажем, архаичного рупор-заклинания.
— Точечный, — сказал герцог задумчиво.
— Что?..
— Точечный… Рупор-заклинание — это хорошо. Но с тех пор прошло четыреста лет…
Клавдий ощутил беспокойство. Страх, живущий в душе герцога, не сделался меньше, но стал куда определеннее; герцог не стыдился своего страха. Герцог смотрел мимо Клавдия, на дознавательный знак.
— Я далек от паники, Старж… Пусть мои слова не покажутся вам воплем паникера. Я, как вы знаете, еще и верховный главнокомандующий… А у современной армии есть средства получше, чем даже ритуальный кинжал. Я дам вам… это будет выглядеть как телефонная трубка. Допуском будет отпечаток вашего пальца в сочетании с кодом; дальше вам останется только ввести координаты — и время. Выследите свою матку, и поскорее, пока наши отчаявшиеся соседи не закидали нас бомбами… Постарайтесь сами держаться… подальше. И хорошо бы это не был населенный пункт… вы меня понимаете.
— Не понимаю, — сказал Клавдий медленно.
Герцог вымучено улыбнулся:
— Понимаете, чего там… Может быть, это обидно, но Инквизиция в нашем мире — не самая сильная сила, Клав. На настоящее время ничего нет лучше хорошей ракеты с подходящей начинкой… Вы передадите на пульт координаты. В назначенное вами время состоится точечный ядерный удар… Вы догадываетесь, что это последняя мера. Испробуйте сперва свои кинжалы и все рупор-заклинания.
Клавдий молчал. Герцог дернул щекой:
— Может быть, вам странно, что я настолько вам доверяю?
Клавдий почему-то вспомнил Хелену Торку. Горящий театр, «вы были добры»…
— Ваше сиятельство может быть уверенным, что я оправдаю это доверие, — отозвался он сухо. — Ровно как и в том, что крайние меры не понадобятся. Я принимаю… предложение, но не для того, чтобы им воспользоваться.
Герцог помедлил и неуверенно кивнул.
Кажется, темный комок страха, побудившего его сиятельство на этот разговор, только теперь немного ослабел.
* * *
— Значит, вы меня все-таки сдаете?..
— Ивга, это ведь не тюрьма и не стража. Ни одна виженская ведьма не имеет теперь права на свободу… Пойми меня правильно.
Она молчала, но ее взгляд был верхом красноречия.
Клавдий много бы дал, чтобы избавить их обоих от этой сцены — но тянуть дальше было никак невозможно. Если он хочет, чтобы к его приказам относились серьезно — он должен как минимум уважать их сам, хотя бы не попирать сапогами. И визит герцога попросту подтвердил давно известное правило: не хочешь, чтобы в доме следили слуги — вытирай ноги о коврик у двери.
Ивга не могла более жить в его явочной квартире, но и заключать ее в тюрьму он тоже не хотел, а потому в приказном порядке освободил в изоляторе одну из комнат для отдыха персонала. Персонал был, вероятно, недоволен; в этой казенной комнате имелось даже некое подобие уюта, там было все, необходимое для жизни — и штатная охрана, в надежность которой Клавдий верил совершенно.
Внося Ивгу в документы как профилактически задержанную, Клавдий испытывал не облегчение — все же освободил от некой неловкости свою профессиональную совесть — а глухое раздражение и темный стыд. И чувство вины — потому что, уже подписывая распоряжение, знал, как будет выглядеть их с Ивгой беседа. И перед глазами у него уже тогда стояло Ивгино лицо, смертельно оскорбленное, с сухими яростными глазами, с рыжими космами, разметавшимися, как костер…
— Ивга, — сказал он так мягко, как только мог. — Когда эти дурацкие времена закончатся… А они ведь закончатся когда-нибудь… Снимем тебе квартиру. С окнами на реку. Будешь жить, как хочешь, ключ будет только у тебя… Если пожелаешь, можем даже над дверью приколотить табличку: «Здесь живет абсолютно свободная ведьма»… Но сейчас нельзя. Надо хотя бы видимость создать, чтобы ни у кого не было повода возмутиться — а почему эта ведьма на особом положении…
— У вас из-за меня неприятности, — сказала она с короткой усмешкой. — Слухи, сплетни, недовольство… Я-то думала, что уж на кого-кого, а на вас повлиять тяжело…
Он сдержал внезапное раздражение. Усмехнулся, показывая, как мало задел его упрек:
— Хочешь, помогу тебе собраться?
— Мне собираться недолго, — сообщила она, глядя в сторону. — Я всю жизнь так… трусики-носочки в сумку, куртка-джинсы, пара кроссовок, билет на поезд — и вперед… Только на этот раз билетом снабжаете вы.
— Хорошо бы ты не обижала напрасно человека, который ради тебя… ладно, молчу, умолкаю.
— Почему умолкаете? — она вскинула голову, заставив ярче вспыхнуть рыжий пожар своих блестящих волос. — Давайте, говорите… Выйдет прекрасный монолог для серийной мелодрамы. «Я так много сделал для нее, она же платит мне черной неблагодарностью…»
Он вздохнул и повернулся к двери, будто собираясь уходить; она догнала его в проеме и вдруг обняла за плечи. Так крепко и так неожиданно, что он замер.
