— Все, пойду. Не то хватятся. У нас сегодня вурдалак в каземате. Меньшого буду учить упокаивать.
Фебр и Милад кивнули и вдруг ратоборец оживился:
— Стой, а что с кровосоской той?
Наузник обернулся от двери и сухо ответил:
— А ничего. Сбежала.
— Что-о-о? — ратник аж приподниматься начал.
— Что слышал. Тамиру дала по мозгам и была такова. Нэд орал, как припадочный, теперь на всех дверях Бьерга такие заклятья от нечисти повесила, что скорее Цитадель рухнет, чем кто-то изникнет. Но дело сделано. Бабу не поймали.
Выученик Клесха от досады врезал кулаком по полу.
— Мразота клятая. Она меня поедом ела. Тварь бешеная, — и он закатал рукав рубахи, показывая глубокие зарубцевавшиеся покусы.
Велеш и Милад склонились, пристально разглядывая следы, оставленные острыми зубами. И только Лесана глядела остановившимся взглядом перед собой, оглохнув от приступа стыда.
— Знатно… — протянул выуч Ольста. — Как вы ее вообще скрутить-то смогли?
Фебр пожал плечами.
— Да там все чудн о было. Она из леса к деревне выперлась, где мы оборотней караулили. Те-то, твари хитрые. Как мы с Клесхом приехали, затаились. Стаю решили уводить. Потом из соседней веси утром вершник примчался, дескать, среди ночи повалили старую ель на окраинный дом, хозяев сожрали. Мы туда. Крефф говорит, мол, раньше за ними такого ума не водилось, надо капканы по всей чаще расставить, хоть одного заловить. Я поехал. Деревня еще из виду не скрылась, смотрю, баба тащится беременная, аж шатается. И лошадь сразу захрипела, осаживаться стала. Я решил, брюхатая эта — волколачка, а она как кинется, будто тень. Не гляди, что пузо на нос лезет.
Лесана окаменела, обратившись в слух.
— Как ты увернулся-то? — подался вперед Милад. — Как?
— Так коня ж поднял. На дыбы поставил, она ему в горло вцепилась и отлетела. Глаза горят, голодная… А когда снова ринулась, я ей нарочно руку в зубы всунул. Она вгрызлась, а тут как раз Клесх. Ну, у него разговор короткий — Даром в снег вбил и ногой в брюхо. Но баба сильная попалась, все равно рычала, извивалась, встать пыталась. Я такого допрежь не видал. Мы вдвоем ее гасили.
— А что ж ты сразу Даром ее не приложил? — спросил Велеш.
— Что, что… дурак потому что, — без всякого бахвальства искренне признался Фебр.
— Сробел, — тут же понял Милад.
— Если бы сробел. Вообще …
Парни заржали от крепкого словца, которым Фебр обозначил свою растерянность. А Лесана сидела, как громом пораженная.
Ее сестра. Зорянка. Едва не загрызла Фебра. Кидалась, как дикий зверь! Рвалась к горлу. И это создание она, попустившись собственной дуростью, отпустила на волю! Из-за этого разругалась с Тамиром, едва не попала под наказание. Из-за… твари дикой, людей жрущей! Ведь прав был крефф, говоривший, что обережнику никак нельзя иметь слабостей… А она, дура, спорила с ним, доказывала. Он-то, пожитой, знает, что говорит. И черная горечь поднялась в груди, а на глазах выступили слезы.
— Эй, ты что? — послышался откуда-то издалека удивленный голос Фебра, — Лесана?
— Опусти рукав, — тихо посоветовал Велеш, приняв бледность и испуг Лесаны за беспокойство о судьбе парня.
— Ты что? — теплые ладони легли на плечи, голубые глаза взглянули с недоумением. — Я тебя напугал?
Девушка замотала головой, разгоняя слезы и рвущиеся из груди рыдания. Что она наделала! Что натворила! Как теперь со стыда-то не вздернуться? Как от острой вины не броситься в ближайший омут? Дура, дура, дура!
И в этот самый миг парень мягко притянул готовую разреветься послушницу к себе. Она впервые не воспротивилась, вжалась носом ему под ключицу и судорожно вздохнула, перебарывая слезы. Некоторое время они сидели, не двигаясь. А потом Лесана освободилась, кое-как совладала с горечью, разлившейся в груди, и, стараясь сделать вид, будто ничего особенного не случилось, полезла пальцем в горшок с медом.
Фебр молчал, наблюдая за тем, как девушка пытается не дать воли слезам. Она ела мед, и отсветы догорающего огня подсвечивали бледную кожу нежно-розовым… А парень жалел, что не знает таких слов, какими мог бы сказать ей о том, как она сейчас красива. Эти узкие плечи, которые вопреки яростной учебе не раздавались вширь, эти тонкие ключицы, выступающие в распахнутом вороте рубахи, эта нежная шея, кажущаяся такой длинной из-за коротко остриженных волос…
Он вспомнил, какой она была, когда Клесх только привез ее в Цитадель. Как было жаль пригожую девку — нежную, словно цветок медуницы, с толстой, свисающей до крутых бедер косой. Как она дичилась и боялась всего, как пыталась скрыть свой страх! Как грозила ему — взрослому парню — расправой, сама же в душе тряслась от страха. А он злился, понимая, что в ее глазах выглядит злым чудищем.
В коморке царила тишина. Милад и Велеш ушли как-то совсем незаметно. Очаг почти прогорел, но глаза, привыкшие к полумраку, легко различали сидящую рядом девушку. Она снова зачерпнула из горшка вязкий мед…
Фебр перехватил тонкое запястье и, глядя Лесане в глаза, мягко поднес ее палец к своим губам. Осторожно снял сладкую каплю, задев языком и губами теплую кожу.
Даже в темноте было видно, какой яркой краской залилась девушка. Стесняется.
— От тебя пряниками пахнет, — улыбнулся парень, незаметно придвигаясь ближе.
Узкие ладони сразу же уперлись ему в грудь. Фебр замер, не желая принуждать или настаивать. Только провел кончиками пальцев по гладким волосам. Лесана загорелась еще пуще. В груди у нее закручивался настоящий смерч, который свивал в тугой жгут противоречивые чувства: страх, оторопь, смущение, удовольствие.
Его лицо было так близко… И когда мягкие губы коснулись щеки, показалось будто теплая волна пронеслась по телу.
Парень отстранился, чтобы не пугать, дать возможность вырваться, если его прикосновения так ей не по сердцу… Но девушка повернулась к нему и пытливо заглянула в глаза, словно желая прочесть в них: не насмехается ли он над ней, не хочет ли обидеть? Он не хотел. И она легко поняла это по внимательному, полному надежды взгляду. А потому потянулась сама, опуская ресницы.
Их губы сомкнулись, и у Лесаны от сладкого томления зашлось сердце. Теплые ладони мягко гладили ее спину — от плеч, вдоль лопаток, к пояснице, наверх по позвоночнику, снова к плечам. Если бы он сразу полез тискаться, стал запускать руки под рубаху, она бы испугалась и вырвалась. Возможно, они бы даже подрались. Но он не пытался навязать ей свою ласку, давая время привыкнуть к прикосновениям.
