— Погоди, — движением пухлой ладони хан остановил накатанную речь. — При чём тут каракалпаки? У нас нет с ними союза.
— Случилось так, что мы нагнали противника за границей ханства, — осторожно пояснил Семён, — на зимних кочевьях каракалпаков. У нас не было повеления блистающего хана "нападать на каракалпакский улус, потому мы не тронули никого из тех людей, не преломили ноги ни единой их курицы и ни одной вещи не сдвинули со своего места. У каракалпаков нет обиды против хивинцев. А резать бегущих калмыков они были в своём праве. Это их земля.
— Ты поступил мудро, — хан благосклонно кивнул. — Наш отец, мудрейший Абулгази, учил поступать именно так; стравливать сартов с туркменами, а киргизов с кайсаками, одерживая победы чужими руками.
Хан протянул руку к блюду с пловом, слепил на ладони жирный комок и запихал его в рот Семёну. От ханской руки густо пахло шафраном и мускусом. Семён закатил глаза, изъявляя восторг.
— Мы скажем казначею, чтобы он увеличил вашу долю добычи вдвое, — добавил хан, усаживаясь на подушки.
Семён перевёл дыхание и мысленно перекрестился. Официальная часть приёма закончилась и, кажется, благополучно. Теперь Ануш-хан поговорит о жизни, а потом можно будет уйти к себе, снять тяжёлый халат, отцепить саблю, потребовать кувшин сладкого бухарского вина и постараться забыть обо всём.
— Ты много путешествовал по свету, ходжа Шамон, — проговорил хан, устраиваясь поудобнее. — Скажи, не случалось ли тебе в твоих странствиях слышать истории о водяном старике Аль-Биркере?
— Я знаю их, — осторожно произнёс Семён.
— И как, по-твоему, сколько правды в этих рассказах?
— Могу ли я знать всё, что болтают об Аль-Биркере по караван-сараям? — тонко улыбнулся Семён. — Но он воистину существует. Однажды во время паломничества в счастливый Йемен я удостоился чести лицезреть святого. Самум застиг караван, и, если бы не помощь Аль-Биркера, многие не дошли бы до Кавы.
— И он действительно носит воду в деревянных горшках?
— Я видел их вот этими глазами.
— А правду ли рассказывают, будто святой Аль-Биркер — христианин и говорит по-русски?
— Это истинная правда, — строго ответил Семён, молитвенно огладив бороду. — Аль-Биркер действительно носит крест и говорит по-русски.
— Бек-Шамон, ты знаешь русский язык?
— Я много воевал против белого царя.
— Удивительно устроен мир, — раздумчиво произнёс хан. — Ты единственный смог подтвердить рассказ персидского купца, который поведал нам историю Аль-Биркера… Купец рассказал, будто бы волшебный водоноша забрал у него в уплату за спасение строптивого раба, тоже христианина, увёл его в обиталище джиннов, и с тех пор этого раба никто не видел. Достойно удивления: нищие погонщики верблюдов знают об этих чудесных вещах, а нам рассказали об Аль-Биркере только позавчера.
Семён почувствовал, как холодная волна прокатилась по телу; больно сжалось сердце, и лицо стало чужим. Сквозь гул в ушах Семён различил незнакомый голос, произнёсший:
— Аль-Биркер не ходит там, где плещут фонтаны. Его пути лежат в пустыне, а там чаще можно встретить нищего погонщика, нежели придворного.
— Да, ты прав, — согласился Ануш-хан. Потом он перевёл взгляд на Семёна и испуганно воскликнул: — Бий-Шамон, что с тобой, во имя Аллаха? Ты белее алебастра!
— Ничего, — смутно пробормотал Семён. — Это пройдёт, иншалла. Жара и дальний путь… Но это пройдёт.
— Ну конечно! — Хан всплеснул руками. — Ступай домой, Шамон, и ложись в постель. Я пришлю Максуда, он умеет делать какое-то особенное питьё, оно тебя укрепит.
— Забота блистающего хана не знает границ. — Семён поднялся, поклонился, прижав руки к груди. — Не нужно тревожить ходжу Максуда, через час я уже снова смогу сесть в седло.
— И не думай! — крикнул хан. — Иди домой и болей как следует! Может, тебе дать носилки?
— Воина кладут на носилки только после смерти, — твёрдо отказался Семён.
— Ты истиный палван, — восхищённо сказал хан.
С великим трудом Семён сумел освободиться от заботливого владыки. Габитулла ожидал во внешних покоях и, когда Семён показался в дверях, вскочил, вглядываясь в лицо командира.
— Где базар-паша? — спросил Семён, растирая ноющую грудь.
— Точно не знаю, но обычно почтенный Карим-бай эти часы проводит в чайхане, возле ворот Абдаль-баба. Базарная площадь оттуда видна как на ладони. Карим-бай привык приятно сочетать отдых со службой повелителю, — усмехнувшись, ответил Габитулла.
Смотритель базара действительно прочно обосновался в чайхане, поглядывая на раскинувшееся рядом торжище. Он уже выпил едва ли не сотню пиал терпкого зелёного чая, облегчающего жизнь правоверных во время жары, и теперь не знал, чем развлечь себя. Карим-бай был толст и ленив в службе, и потому торговля в Хиве процветала.
— Ходжа Шамон! — воскликнул Карим-бай, увидав зелёную чалму Семёна. — Как прошло ваше путешествие? Надеюсь, вы вернулись с прибытком, то есть, я хотел сказать, — с победой?
— Да, благодарение Аллаху. — Семён не был расположен долго беседовать, но так просто оборвать важного начальника тоже не мог.
— Может быть, сыграем партию в нарды? — любезно предложил базарный смотритель.
— Карим-бек, — не очень любезно перебил Семён, — меня весьма интересует один из купцов, приехавших недавно в наш город: Он из Исфахана и зовут его Муса.
— Обширен, как грозовая туча, бороду красит хной, а голос имеет такой, что может показаться, будто разом заревели все хивинские ишаки! — подхватил Карим, пощёлкав ногтем по краю пиалы.
Чайханщик поспешно налил на самое донышко сто первую порцию чая.
— Человек, о котором я спрашиваю, именно таков, — ответил Семён, усмиряя бешено колотящееся сердце.
— Так он уехал сегодня, с самого утра! — воскликнул смотритель. — Он торговал здесь целую неделю. Привёз благовония, франкское сукно, индийскую сурьму, хлопчатую серпянку и что-то ещё. Здесь покупал мерлушку, каракуль, соду и плавленную буру. Уплатил пошлину, получил отпускной фирман и утром, едва открыли ворота, — уехал. Если угодно подробнее, я прикажу посмотреть в писцовых книгах. Записи у меня ведутся день в день.
— Куда уехал? — хрипло выдохнул Семён.
— Не помню… — Карим-бек пожал пухлыми плечами. — В Мерв или Герат. Выезжал через ворота Шемухахмет-Ата.
— Да продлит Аллах твои дни, — произнес Семён, поспешно вставая. — Я твой должник, Карим-бек.
Семён отошёл к ожидающему поодаль Габитулле и вполголоса приказал:
— Сотню — в седло. Только без шума. Остальные пусть отдыхают, а лучшие неприметно соберутся на Хорасанской дороге.
