Теперь я знаю, почему он молчит. Его убивают опять, и опять я позволю это.
Я думаю о Баруфе и о себе, потому что с какой-то минуты мы нераздельны. Мы с ним, как сросшиеся близнецы, у которых две головы, но одно дело. Я привык измерять наши чувства делом. А если отбросить дело, что такое Баруф? Умный, добрый, порядочный человек.
А если оставить только дело? Холодный, жестокий прагматик, неразборчивый в средствах и равнодушен к людям.
Как совместить доброго друга — и человека, который играл моей жизнью и моей душой? Заботливого командира — и того, кто молча позволил изгнать самых верных своих бойцов?
Это Олгон, думаю я. Мир, где человек — только винтик, где обрублены корни, где прошлое не существует, а настоящее — только то, что надо как-нибудь пережить.
Баруф виноват только в том, что родился в Олгоне. Как мне его судить? думаю я. Если бы он проделал все это в Олгоне — поставил к стенке верхушку и загнал полстраны в лагеря — я бы принял это почти что без возмущенья: что значат отдельные судьбы, когда спасают страну? Он просто действовал в Квайре, как действовал в Олгоне, и даже гораздо мягче — ведь он не жесток и дозу насилия отмерял по силе сопротивления.
Я все о нем знаю, думаю я, хоть совсем ничего не знаю. Не знаю, любил ли он хоть когда-то и был ли счастлив в любви. Тосковал ли он по нашему миру, мучили ли его те несбыточные желания, что, как фантомные боли, одолевают меня. И всё-таки я последний, кто знает его. Те, что знал его в Олгоне, уже не родятся, а здесь он предал немногих своих друзей.
Это, несправедливо думаю я. Человек, изменивший историю и переделавший мир, не должен уйти без следа. Он, как и я, подлежит людскому суду. Если он виноват — пусть его осудят. Если он прав — пусть будут ему благодарны. Я знаю, ему это было бы безразлично, ему — но не мне.
Я не могу тебя отпустить, думаю я. Я слишком тебя люблю и слишком тебя ценю, чтобы позволить какому-то Таласару распоряжаться памятью о тебе. Я тебе сохраню, думаю я. Не в себе, потому что я тоже недолговечен, а в том, что надолго переживёт меня.
Вот и все. Пора дописать последние строчки и упрятать рукопись в надёжный тайник. Я сделал все, чтобы он оказался надёжным — но кто знает? — двести лет слишком долгий срок. Как бы там ни было, эта история принадлежит Олгону. Я перелистываю страницу и начинаю писать на чистом листе.
Я уже отдал свои долги. Баруфу, Квайру и даже Касу. Теперь я могу сказать «Бассот — уже страна».
Я сдержал своё слово: в Касе нет Братства и послезавтра уже не будет Бэрсара. Есть Совет Городских Старейшин, где всем заправляет Асаг, и надёжная армия под командой Эргиса. Мне здесь больше нечего делать, и я ухожу.
В устье Кулоры меня ждут корабли. Благодаря Эргису мы построили их неведомо для страны. Благодаря тайной сети Суил мы сумели их снарядить. А теперь мы навеки покинем Олгон, чтобы начать новую жизнь на новой земле.
Вот так все просто? Нет. Не просто. Семь лет я отдал это земле. Как следует полил её кровью и потом, схоронил здесь мать и потерял Баруфа. Здесь все моё: завоёвано в бесчисленных схватках и построено своими руками: здесь мои друзья и моя родня; очень больно выдирать себя из этой земли, может, даже больнее, чем в первый раз, когда я решил проститься с Олгоном — тогда я не ведал, что меня ждёт, теперь я знаю — и это труднее.
Но игра доиграна — и пора уходить. Последнее, что я должен им дать — это свобода. Возможность жить своим разумом и своей волей, выбирать себе путь и защищать свою жизнь.
Мне тоже нужна свобода и нужно новое дело. Баруф был прав — история беззащитна. Любая случайность способна её повернуть, и я не уверен, что мы повернули к благу. Олгон не срастётся в единого монстра — я в этом уже уверен, но мы подстегнули технический прогресс, и лет через сто материк станет центром мира. Что сможет тогда ему противостоять? Ещё первобытный Тиорон? Разодранный на десятки царств фанатичный и нищий Ольрик? Разбросанная ещё неведомая в южных морях курортная радуга Архипелага?
Пора закладывать противовес. Есть только одно подходящее место: недавно открытые вновь Острова, забытая колыбель забытой культуры. Я очень много рассчитываю успеть. На несколько лет мы просто исчезнем, а когда появимся — с нами придётся считаться. Новое государство в перекрестье морских путей, защищённое морем, вне могучей власти Церкви. Мы быстро разбогатеем, потому что нам будет с кем торговать, а воевать придётся нескоро. А когда придётся — у нас будет самый могучий флот и армия, вооружённая лучше всех в мире.
Ладно, до этого надо ещё дожить. Что мне сказать потомкам и надо ли говорить хоть что-то им? Только одно: я ни о чём не жалею. Правы мы были или не правы — но мы такие, какие есть, и никак не могли поступать иначе. Меня не слишком волнует наш суд: когда живёшь по одним законам, а судят тебя совсем по другим — можно слегка пренебречь приговором. Но я обязан сказать вам правду, раз был поставлен эксперимент, который определил ваши судьбы, вам следует знать, кто был виноват, или, может быть, прав в том, что случилось. И знать, что история беззащитна. И, может быть, защитить её.
Я уверен, что, прочитав эту книгу, большинство читателей обратятся к послесловию с тайной надеждой убедиться, что это — выдумка, мистификация, роман на историческую тему. Должен вас огорчить: эта история может оказаться правдой.
Рискованное утверждение, но я говорю не только от своего имени. Эта книга — результат напряжённой трехлетней работы многих учёных: историков, филологов, математиков — и, обращаясь к вам, я представляю их всех.
Нам было нелегко на это решиться, потому что все мы довольно ясно представляем себе, какой эффект вызовет публикация подлинных или поддельных мемуаров Итилара Бэрсара. Книга эта не может не оскорбить чувства верующих, ибо для лиц свободного вероисповедания Итилар Бэрсар ближе к богу, чем кто-либо из людей. Книга эта не может не возмутить людей здравомыслящих, убеждённых в однонаправленности истории и незыблемости мирового порядка. Я уверен, что многие усомнятся в моей компетентности и научной добросовестности, потому что эту работу возглавлял именно я.
Но прав я или не прав, правы мы все или не правы, мы приняли решение опубликовать «Рукопись Бэрсара» и, следовательно, принимаем на себя ответственность за все последствия, которые может повлечь наше решение.
Нам ставят в вину ту атмосферу секретности, которой были окружены обстоятельства находки рукописи и сама работа над ней. Для этого были свои причины — достаточно убедительные на мой взгляд. Первая — то, что начиная работу, все мы считали рукопись подделкой, мистификацией, талантливым розыгрышем, и только настоятельные просьбы наших касских коллег заставили нас отнестись к работе серьёзно. Вторая — беспорядки в Касе, которые были вызваны слухами о находке рукописи.
