class="p1">Ивэн ожидал, что рука Стейна вот-вот метнется навстречу его лицу. Несколько мучительных ударов сердца он был готов к этому, явственно представляя, как вспыльчивы маги огня, как ярость застилает их мир, пока не обрушится вместе с пламенем. Но Стейн вдруг стал поразительно холоден.
— Моя дочь стала набожней, чем прежде, — его голос всегда был грубым и резким, и Ивэн не слышал, чтобы он был настольно спокойным. — Все бегала в дворцовую часовню. «Там такая благодать и тишина», щебетала она, когда я спрашивал, отчего она не ходит на Храмовый холм. Тогда я поцеловал ее в лоб и отпустил. Верил ей. Старый дурак! Слишком много историй она слышала от матери. У нее большое сердце, что стучит, заглушая голос разума, но ты…
Ивэн ждал, что Стейн вспыхнет, будет кричать, сотрясая голосом стены Зала Совета, но спокойствие было куда невыносимее. Что следовало с ним делать?
— Ты — король. Так думай короной, а не сердцем. Поклянись, что не сделал с ней ничего!
— Я бы никогда не посмел, — ответил Ивэн.
Локхарт вдруг опершись о колени, прикрыл рукой собственный рот и склонил голову, отчего темные кудри упали на глаза. Этот жест был красноречив, явил всю тяжесть той борьбы, что велась в мыслях старосты.
— Ты говорил, что мне нужна королева… — начал было Ивэн, желая помочь справиться с ней.
— Но не моя дочь! — наконец-то гаркнул Стейн и эхо раскатилось по залу. — Я отдал бы тебе ее, не будь ты королем. Я не воспитывал королеву Дагмера! Что скажут твои люди? Что я, сын кузнеца, заполучив себе имя, возжелал больших почестей и богатств? Ты делаешь меня бесчестным человеком, сватаясь к моей дочери!
— Сколько знатных семей ты прогнал от собственного порога? Кто же станет ей ровней?
— Я торговал сталью и железом, но никогда — своей дочерью. Пусть и теперь будет так, как пожелает она. Да будет милостив к ней Создатель и отгородит ее от искушений и скверной участи!
— Она любит меня, — проговорил Ивэн, удивленный словами Стейна. — Я это знаю так же верно, как и то, что ты станешь гордиться своей дочкой. Она будет достойной королевой, и иной такой не сыскать во всех Изведанных землях!
Выбор — вот чем не могла похвастаться девушка из знатной семьи, подобная Анне. Чем богаче был род, тем ожесточеннее шел торг за ее судьбу. Ивэн изумился, что Локхарт был так щедр, что даровал дочери столько свободы. Ему было неведомо, от безграничной любви шел этот дар или от презрения к устаревшим устоям. Одно было явственно — Стейн не желал родства с королем. Его лицо исказилось под тяжестью сомнений. Он медленно поднялся на ноги, избегая взгляда Ивэна, сделал пару шагов, но вновь замер и заговорил, не оборачиваясь.
— Ты обязан Дагмеру, каждому чародею и магу, каждому человеку, достаточно отважному, чтобы жить среди нас. Ты обязан им именем и кровью. Но моя дочь вольна быть свободной. Мне следовало бы увезти ее прочь и спрятать от тебя, возомнившего, что способен заполучить, что только пожелаешь… Но мир снаружи ее не ждет.
— Стейн! Достоин ли он ее, тот грязный мир? — Ивэн не мог допустить, чтобы тот покинул его таким, но не был уверен, что он действительно услышит его. — Никто не знает Анну лучше тебя! И кто, если не ты, может представить, как много я сделаю для Дагмера, если она будет рядом со мной? Она поможет мне строить мир, о котором вы не осмеливались даже мечтать.
— Поглядим, не погубишь ли ты все, что присвоишь, — Локхарт выдохнул эти слова тихо, без гнева, и прежде, чем его голос успел растаять, Ивэн поклялся себе, что не обманет его.
Глава 22. Отныне и навеки
Дом семьи Локхарт, Дагмер
Стебли — на мазь от шрамов, цветы — на настой от головной боли. Вой-трава с ее плотными красными листьями оставляла много соков, замиравших на коже темными отметинами. Одна из них осталась на щеке Роллэна. Не краше была и сама Анна, и ее одежда — закатанные до щиколоток штаны и домотканая рубаха брата, — перемазались в глине. Она опоясалась широким синим шарфом с бахромой и думала, что так не стоит показываться на глаза никому, кроме брата. Леди Лив говорила, что теперь она слишком взрослая, чтобы сидеть по-мужски в седле и бродить с ним по горам в поисках трав, но всегда знала, что Анна поступает по-своему.
— Дол блатхэн а’люмэс! — выпалила она, подражая Роллэну, убежденному, что чем древнее язык, тем вернее чары. Она много раз слышала, как он говорит на каком-то древнетировском языке, немыслимой тарабарщине, неведомым образом прирученной им.
Роллэн высыпал в миску, поставленную у ног, горсть мелких белых цветов, когда Анна заметила его смущенную улыбку. Через мгновение он тихо смеялся.
— Аа’люмэс, — поправил он, а она была готова сделать множество новых ошибок, если бы знала, что это вновь его развеселит.
Анна с удивлением наблюдала, как брат терял былую отчужденность, будто выбирался из сковавшей его скорлупы. День за днем он оживал и становился похожим на обычного юношу, и было видно, что он сам тому рад. В его жизни появились первые друзья, не посчитавшие его задумчивость и отстраненность чем-то нестерпимым и зазорным. Объединение лекарей в единую гильдию открыло ему глаза на ценность собственного дара, и казалось, что именно теперь он по-настоящему понял и принял себя.
— Должно быть, я сказала что-то очень неприличное? — заговорщицки спросила Анна. — Мне следовало давно смириться с тем, что я не чародейка.
— Что ты такое говоришь, сестра? — Роллэн ошарашено уставился на нее, прекратив обрывать цветки.
Помогая брату, Анна выучила множество растирок и настоев, научилась сшивать раны, но в своих знаниях не могла превзойти обычную деревенскую знахарку. Все женщины рода ее матери были чародейками, но дар, припасенный для нее, очевидно достался Роллэну.
— Неужели ты никогда не хотел быть кем-то другим? — очередной вопрос еще больше удивил юношу, и Анне показалось, что он так и не ответит на него, спрятавшись в мыслях от неудобного разговора.
— Я всегда мечтал быть магом, — все-таки заговорил он. — Думаешь, отец был бы счастливее, стань я таким, как он? Если бы кто-то из его сыновей, захотел бы продолжить его путь, так было бы вернее?
Анна грустно улыбнулась. Они оба терзались похожими сомнениями, и оставались бессильны перед ними.
— Хорошо, что у нас есть младший брат, готовый оправдать его надежды, — коротко выдохнула она, вспоминая сколько его ссадин и синяков ей
