— Иди сюда, — она дернула его из круга и тут же рассекла сырую землю ножом, в том месте, где была переступлена оградительная черта.
Что-то сказала, окропила кровью.
— Пошли, — пихнула оборотня в спину. — Нечего тут стоять.
Она привела его на родительский двор и втолкнула в клеть. Перевязала ноги все той же пенькой, что-то побормотала.
— Сиди тихо. Не то голову сниму. Только попробуй мне народ пугать.
— Не буду, — он привалился спиной к стене и напомнил: — Ты обещала не убивать.
— Будешь вести себя по-людски, то и я слово не нарушу.
— Зачем же мне кидаться, если я жить хочу? Стой.
— Чего?
— А с теми, что будет? — парень кивнул в сторону улицы, откуда доносился яростный рык.
— Перебью, да и все, — ответила Лесана, закрывая дверь клети.
Тамир не запомнил, как метал стрелы. Тело все делало само, тогда как рассудок словно окаменел.
Когда за воротами стихло, он спустился вниз и вышел на улицу, ноги казались деревянными, негнущимися.
Занимался рассвет. Дождь кончился и в сером сумраке колдун увидел Лесану — мокрую и уставшую. Она бродила по колено в грязи и добивала тех оборотней, кто еще шевелились. Тамир привалился плечом к столбу ворот.
— Все? Или убежал кто? — спросил он.
— Не похоже, что бы убежал… — она резким ударом вогнала клинок меча под лопатку еще шевелящемуся волколаку. — Ты чего так долго не стрелял? Я уж испугалась, он вырвется.
— Не помню. Устал.
— Устал? — она озабоченно посмотрела на колдуна.
— Да.
— С чего? Много Дара пролил?
— Не мало. Ладно… Ты пока тут… я пойду резы подновлю, да черту замкну вокруг тына. А то мало ли… Да и Влеса этого упокоить надо.
— Ступай, — кивнула она, отмахивая голову едва живому подранку.
Солнце уже поднялось, когда колдун возвратился. Лесана закончила к тому времени пинать и резать оборотней, а дождь залил прогоревшее кострище. Тамир стоял в воротах, пошатываясь, и смотрел на перепаханную могучими лапами грязь, на огромные мокрые туши, на лужи, окрашенные кровью. Все закончилось.
— Не впусте трудились, — услышал колдун голос справа от себя. С удивлением повернулся и встретился глазами…
— Стой, — сказал наузник вмиг онемевшими губами, протянул руку к мужчине и еще успел произнести: — Ардхаэр…
— Тамир! — Лесана не поняла, что случилось и зачем колдун тянет руку, словно обращаясь к кому-то, лишь увидела, как он стремительно и страшно бледнеет и оседает в раскисшую грязь. — Тамир!
Она бросилась, едва не оскользнувшись, но подхватить его не успела. А когда склонилась над бездыханным телом, увидела, как страшно обозначились черты, ввалились щеки и губы посинели.
— Тамир…
— Что скажешь? — мрачно спросил Зван.
Дивен поднял на вожака полный глухой боли взгляд:
— Не знаю. Нечего мне сказать.
— Трава примята там была, ты ж видел, — отозвался тем временем Ставр — коренастый молодой мужчина с шапкой льняных кудрей на голове. — Я и круг нашел обережный с кострищем. Был там Охотник. Вроде не врет Серый.
— Не врет Серый… — задумчиво повторил Зван. — Не врет… Да только что здесь Охотник делал? Ни дорог окрест, ни путей нахоженных.
— Не знаю, — глухо отозвался собеседник. — Мне самому волколаки не по сердцу, но…
— Дураками будем, если влезем в это, Зван, — подал голос, сидящий за столом Мирег. — Волки не умом живут, а нюхом и повадкой. Куда нам с ними?
— Куда нам с ними, — все так же задумчиво произнес вожак.
Все знали за ним эту особенность — в пору размышлений повторять сказанное собеседником.
Дивен сидел, угрюмо глядя под ноги. Душу затопило черное беспросветное отчаяние. Слада слегла. Радош плакал до синевы, чувствуя тоску матери. А он — отец — застыл от горя, будто сердце одеревенело. Первая дочь их умерла в полгода. Вторая, родившаяся следом, в три месяца. Юна была третьей. Цвета четвертой. И теперь единственной.
Стеха, Мленя, Желан… Маленькие застывшие тела, с торчащими из них древками стрел.
Он помнил, как нашел ее, лежащую в траве, мокрую от росы. Как смотрели в небо широко распахнутые глаза и не слепли от солнца. Он попытался взять ее на руки, но она оказалась такой тяжелой, что у него не хватило сил поднять. Он гладил ее по волосам, смотрел в тонкое белое лицо, и в этот миг из приоткрытого рта дочери выполз муравей.
Вот тогда Дивен, наконец, осознал, что это не сон, не горячечный бред — правда. И согнулся под грузом потери, забыв о том, что на него смотрят. Мужчина глухо рыдал, прижимая к груди свое дитя, и безуспешно пытался встать. Мирег стиснул его плечо.
— Будет…
Но он не мог успокоиться. Кое-как поднялся, а по лицу катились и катились слезы.
Кто сказал, будто в Лебяжьих Переходах безопасно, будто здесь можно укрыться и жить спокойно? Нигде не будет покоя тому, кто обречен на скитания. Нет такого места на земле.
— Дивен… — Зван шагнул к нему. — Давай, я ее понесу?
Он медленно покачал головой:
Пошел вперед, словно в каком-то полусне. А она лежала у него на руках такая маленькая и такая тяжелая, с застывшим личиком и приоткрытым ртом.
Когда добрались до Пещер, он уже смог совладать с собой. С собой, но не с горем, которое черной пустотой затопило душу.
Дивен был единственным из Осененных стаи, потерявшим в эту ночь ребенка. Родители Стени, Желана и Млени не могли выйти на дневной свет. Они еще жили надеждой, что Ярец окажется единственным погибшим, еще не знали страшной правды…
Серый шел следом за мужчинами. Именно его чуткий нюх помог им отыскать детей быстрее, нежели это могло случиться. Возле входа в Пещеры волколак перекинулся и сказал:
— Мне горька ваша потеря.
Дивен повернулся:
— Уйди.
Оборотень в ответ с пониманием кивнул.
Детей похоронили в овраге. Горе выпило силу, высушило души, но нельзя долго скорбеть и предаваться отчаянию — не выживет стая. И вот Осененные Лебяжьих Переходов собрались после погребальной тризны в доме Звана. Дивена звать не хотели, но он пошел сам. А теперь седел молча, будто окаменевший.
— Так что делать будем? — негромко спросил Новик. Он был в стае Звана уже много лет и за эти годы заслужил славу ровного нравом и мудрого суждениями мужчины.
— Я не верю Серому, — вдруг глухо отозвался Дивен. — Злобы в нем много. И рожа больно хитрая.
— Мне он тоже не по сердцу, — отозвался эхом Мирег. — Чего дети туда с его волчонком подались?
— Потому и подались, что дети, — ответил Ставр. — А то ты себя не помнишь…
— Я-то помню. Но они сроду из Пещер не бегали. А тут, как пришел этот псеныш, так и… Да еще вспомни, Серый на стены не кидался, когда паренек его к Хранителям отошел.
