Собака брешет, ветер носит, — заподозрил я Амадеуса в обыкновенной ловле дур. Как оказалось, я ошибался.
— Лгунишка! — посмеялась над бардом маркиза. — Так уж и ни одной!
— Пусть Святая Троица покарает меня, коли, я обманываю!
Ага! Делать нечего Святой Троице как регистрировать, кто там валандается с тобой под одеялом, — презрел я барда за банальность клятвенных заверений. — Тут надо призывать в свидетели Громы Небесные и Кары Вселенские, а не Святую Троицу.
— И ты никогда не знал женщины? — выпытывала Югоне у Амадеуса сокровенные признания.
Не осрами!!! — воззвал я к куплетисту.
— Ни чьей любви я не познал до срока, — спрятал смущение за строфу Амадеус. Оно понятно, когда перед тобой мадам в марле, хочешь, не хочешь, задекламируешь.
— И не касался женского тела?
Стыдобушка, какая! — переживал я "за кулисами" за подопечного, припоминая недавний разговор с Маршалси. — Похабным куплетом потакали, пить научили, а жизненно важное оставили за бортом школьной программы. А я еще ругал идальго за излишнюю опеку! Кабы знатье! Попрактиковали бы мальчонку на барышнях из обоза.
— Нет, — кололся по всей подноготной бард. — Я даже не видел ни одну сеньору так близко как вижу вас.
Так близко в марле, — дополнил я Амадеуса.
Жар от его покрасневших ушей и щек, почувствовался даже здесь, в будуаре.
— Не видел!? Мой целомудренный рыцарь хочет сказать, что не видел…, - маркиза засмеялась. — Что скажешь на это?
— Я… Вы… Я…
— А так? Я нравлюсь тебе больше?
Взглянуть на стриптиз маркизы я бы тоже не отказался. Зря, что ли придумано, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
— Э..у..о… — у барда перехватило горло от избытка слюны. — Я… Вы разбиваете мое сердце!
— Но не разбила.
— Я… мне, — невнятно мычал бард.
Шоу продолжается, — определил я по доносящимся до меня звукам. — Слабонервных просят не хватать инвентарь руками.
— Как видишь, осталось совсем немного, мой дорогой певец любви и страсти…
Але-ап! — скомандовал я, маркизе прислушиваясь к реакции Амадеуса. Её не последовало. Должно бедняга лишился дара речи и остолбенел.
— Покровы сорваны, — завораживающе, в полголоса объявила маркиза. — Тайны явлены на суд поэтов.
— Я… Я… — заикался бард. — Это самые прекрасные тайны! Я воспою их в балладах…
— Дай руку… Я открою моему рыцарю последнюю тайну, — голос Югоне понизился настолько, что я еле расслышал. — Самую важную из всех тайн!
Задний ход! — скомандовал я, ретируюсь от эротических баталий. При таком душевном педагоге воспитанник Нихарской Школы муз живо восполнит лакуны в образовании.
Я так разволновался, что выходя из комнаты, совсем не подумал снять приведеньческий наряд. Притворив неслышно дверь, я развернулся и… столкнулся нос к носу со служанкой, миниатюрной милашкой, не набравшей подобающих женскому полу форм. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Меня как будто окатили прокисшим пивом. Рубаха прилипла к вспотевшей спине, голова сама собой втянулась в плечи. Приведение я сейчас уж точно не напоминал. Скорее пациента из палаты номер шесть.
— В чем дело, дорогуша? — оторопело спросил я, блуждающую в неурочный час деву и сбросил маскировку на пол.
— Ваше сиятельство мы не можем найти Машеля, — склонилась в поклоне служанка.
— Что за тип, что его ищут? — Ко мне вкралась мысль о слежке. Штучки Гартмана или какая другая контрразведка?
— Машель один из слуг. Он помогал собираться в дорогу сеньоре Эберж.
Скажите, пожалуйста, Машель! Имя то, какое бабье. Уж коли, тебя так нарекли, выбери достойный псевдоним. Моше Даян, например. Мордехай неплохо звучит.
— Подозреваю, он уехал с ней, — от "фонаря" брякнул я и приплел для достоверности. — Надо знать Бону Эберж. Что бы она оставила здесь такое сокровище как Машель?!! Одно имя чего стоит!
Служанка подначку не поняла.
— Это все? — голос мой прозвучал строго.
— Вас просит зайти Её Сиятельство, — передала служанка приглашение.
Момент истины, — не порадовался я приглашению.
— Марш вперед! — скомандовал я.
Девушка едва поклонилась, гордо тряхнула белобрысой головкой, приосанилась королевой и поплыла впереди меня. Что-что, а задом крутить она умела.
Мы перебрались в другое крыло. Перед дверью, а вернее сказать перед сандаловым порталом, супружеских покоев служанка остановила меня, предупредив.
— Я доложу Её Сиятельству.
Провожатая звякнула в колоколец и пропала за вратами святая святых. Я немного сконфузился. Вообще-то мужьям не принято переминаясь с ноги на ногу торчать у спален своих жен.
Ритуал согласования продлился не долго, и меня впустили.
В прихожей на полу, красный в лилиях ковер. На желтом бархате стен недурные натюрморты и симпатичные портреты в золоченых рамах. У окна объемное кресло и плетеная из лозы этажерка. На этажерке раскрытая книга с цветком-закладкой. В центре: круглый вощеного красного дерева стол, стулья мастерской Гумбуса, низкая софа, пригревшая на лиловой мягкости, черного мопса. Мы обменялись с хозяйской живностью взглядами.
Чего приперся? — лениво щурясь, как бы спросил песик.
То и приперся, — вежливо, как бы ответил я.
Собачка закрыла глазки-бусенки и я, небойким шагом, теряя энтузиазм, прошел в будуар. В моем визите в чертоги супруги главное, что бы друг Гартман констатировал его в донесении в Капагон.
Покой сеньоры Гонзаго скушен как мемуары воителя, отсидевший войну в штабе армии. Дорогая мебель, дорогие сервизы по поставцам, золотишко, серебришко, что-то из антикварной бронзы и так мелочью из реликвий и раритетов.
За следующими дверями помещение, которое я бы назвал будуар-гримерная. Вдоль стен сплошной ряд зеркал, пуфиков, этажерок со шкатулками, пудреницами, баночками с мазями и помадой для губ, статуэтками зверушек и людей, и прочей дребеденью для радости глаза и настроения. У маркизы обстановочка понятно повеселей. Все же, как провинция отстает от столицы! Там за стол без трусов садятся, а мы все еще спим по-пуритански, в кальсонах и плащах.
Я остановился. Дальше, по курсу, спальня. И хотя испорченное воспитание и никчемная мораль не видели особых препятствий для выдвижения на новую позицию, рудименты героизма сдерживали меня на месте, что штормовой якорь пиратский бриг.
