От паруса пахло солью, от девчонки тоже солью и еще чем-то сладко-горьким, тревожащим. Духи, наверное, но такие уж тонкие. Как она сама. Рубашка с оторванными рукавами ничему не мешала: ох, боги, какая теплая, гладкая кожа под ней. Не прижимается, а льнет, и вкрадчиво, и бесстыдно. Ладони узкие по бедрам парня гладят. Дрожа, целуя в шею горячую, в ворот рубашки лицо погружая, Эри чуть не взвыл — ох, боги, как бы удержаться, не соспешничать. Девчонка ладошкой на грудь нажала, к парусиновому палубному ложу кухонника прижимая. Завязки штанов сами расползлись, а губы с языком сладчайше по плечу мужскому скользили, жалили неимоверно…
…Эри все-таки выл — придушенно, давясь и свои губы кусая. Выгибался, за парусину хватался. Звезды сквозь снасти в глаза сыпались.
Не довела. Смилостивилась, отпустила. Эри, дурея от блаженства, бережно освободил гиану от штанов матросских. О, боги, какая же она тоненькая, хрупкая. Осторожнее надо…
Был кухонник осторожен. И не осторожен тоже был. Гибкая, но сильная. И сдохнуть можно, до чего умелая. Сначала Эри стеснялся рубашку скинуть — повязка на плече, противно ей будет. Но рубашка сама слетела. Что там повязки, царапины да шрамы, когда накатывает так немыслимо…
…Палуба теплая, парусина чуть шуршит, ахают, стонут парень с девушкой на разостланном кливере. Потом, уже и не на кливере. «Коза» ворчливо поскрипывает, но не возражает…
…В губы все-таки целовать не давала. Пьянел Эри. От тела тонкого, пальчиков, чьи ласки в судорогу ввергают, от того джина вдвоем, в несколько глотков допитого. Катились по коже капли жгучие, пополам со сладкими брызгами взвара. Пили их, и друг друга одурело пили. Усадив девушку на планширь, Эри все-таки поцелуй взял. Упиралась, отворачивалась, но ритм сладкий уклониться не давал. Губы джином пахнущие, чуть шершавые. Ох, вот целоваться она совсем не умела. Учил, не отпускал. Качал и учил. Ослабли губы, зато руки и ноги еще тесней обняли. Всем телом она умела делать. Ой, ведьма тоненькая. Теперь еще и целовалась правильно…
…Как чувствовала — когда взвыть был готов — милость давалась. Передых, чтоб иным заняться, от чего совсем уж… Рундук широкий, ступеньки к мостику, снова планширь… Волна плещет, двое задыхаются. Извивается рисунок странной татуировки на девичьей спине, темные линии узора ходуном ходят. Снасти скрипят, безумье накатывает… Когда в ладонях голову нежащую держал, собственные ноги подкашивались, сам за борт был готов прыгнуть. Нет-нет, еще, еще хоть миг!
Всё чувствовала, у грани отпускала…
Не говорили. Некогда было. Да ведь и понятно всё…
…У штурвала удобно оказалось. Узнает капитан — точно за корму обоих за шеи вывесит. Прогнулась гиана, за рукояти точеные ухватившись, ахала едва слышно. Хорошо ей было. Эри это точно чувствовал. Но не до конца хорошо. Уклонялась настойчиво от нежности. Даже пьяный блаженством, Эри помнил, что тогда что-то не так делал. Но сейчас-то подскажет, не выдержит. На колени опустился, вывернуться не дал, ласкал, пока у нее ноги не ослабли, потом к себе развернул. Скулила тоненько, слабела, выгибалась упруго, опять слабела. Эри знал, что хорошо ей, очень даже. Судорога безмолвная, еще одна…
…Прижимал к себе Эри Уоган странную девочку, головка ее безвольная на плече лежала. Реснички трепетали, вздрагивало колечко серьги в ушке смешном. Утомил. Но сладко утомил. Отдохнуть маленькой нужно.
Только положил на парусину, за рубашкой потянулся, замотала головой, глянула изумленно.
— Ты лежи, — прошептал Эри. — Замучил ведь.
— С ума сошел? Ведь радость же…
Не понимал чего-то кухонник деревенский. Потянулась, мигом оживая. Ахнул Эри…
Вот понятно человеку, что нет, и не будет в жизни мига слаще. Палуба, скрип снастей снисходительный, тепло ночного воздуха и живое тепло. Гиана…
Добрел до камбуза, вылил в кружки остатки взвара. Голова кружилась. Не от джина — что там было-то, капли. Возбуждение, желание, и еще… Ну, нет тому названия. Да и какое, рыбья шерсть, желание⁈ Ведь досуха выжат. И еще хочется. Надо акулятины отварить. Лодер болтал, что мужскую силу укрепляет…
Гиана, уже в рубашке своей драной, стояла на коленях среди парусины, смотрела на бушприт.
Надо сказать что-то. Ласковое, такое, чтоб всё поняла.
— Клэ-Р, я…
— Ты только глянь, господин Эри…
Клочья белые к «Козе» ползли. Туман белесый. Не иначе, тот самый.
— Сигнал подаем!
Вместе метнулись к убранному в кубрик фонарю, столкнулись. Едва выскочили на палубу, как со стороны островков донеслось тревожное:
— Ау-аум!!!
Заметили там туман. Сейчас на борт рванут.
— Готовимся!
— Давай!
Торопливо крепя шкот Эри, подумал, что боги на жизнь людскую сверху срать хотели. «Господин». Ну, почему⁈ Ведь так было… волшебно. Разве гиана понять не могла?
Туман сгущался на глазах. Уже накрыла пелена оборотничий марс, спускаться ниже начала. Клэ-Р взобралась на ванты, размахивала фонарем. Козьи острова уже скрылись, но вахтенные успели разглядеть плот, спешно отчаливающий. Эри готовил кабестан. Вот будет шутка, если не успеют…
Успели. Фыркая, карабкался по раскачивающемуся трапу Сиплый, запрыгнула на планширь сестрица, следом Морверн с вязанкой рыбы…
— Шевелись! Имущество бережем, — орал капитан.
С плотиком все-таки не успели, «Коза» уже закачалась, поднявшись с надоевшей песчаной подушки. Тянуло ее с отмели…
— Работаем, ленивые козопасы!
Под одним кливером летела в темноту шхуна. Ветер западный, слабый, но течение так и несло «Козу» сквозь белую мглу тумана. Впередсмотрящие на баке шхуны напряженно вглядывались в туман, но даже утлегарь [12] было не разглядеть в густом «молоке».
— Это сё они, — задумчиво сказала Го. — Заклятье, видимо, акое. Раз — и освободились.
— Не бухтёрь, — пробормотал Морверн. — Какое еще заклятие выдумала?
— Ну, они рахнулись. И сё разом изменилось.
— Тебе что за дело: барились, не барились. Убыток нам, что ли? Туман-то, задницу ему наизнанку, блудуны не прозевали.
— Убытка нам ету, — согласилась Го. — Наоборот. Богам орошая случка в радость. И хотя екоторые умают…
— Рот закрой и за ходом следи. Нашла время. Ты разве рысь? Овца ты упертая, духоперая, сопливая…
Го улыбнулась, по лицу ее гуляли пятна-узоры. Овцой девушка-оборотень не была, а рысь, пусть и без великого опыта, своего добиться сумеет. Терпения хватит.
Капитан Фуаныр еще раз глянул на молочную пелену за бортом и закрыл дверь каюты. Время еще есть. Несет, чуть севернее относит, но обратно несет — в направлениях фуа ошибаться не умеют. Значит прилив и отлив? Записать все тщательнее надо. Удивительное дело, все-таки.
Капитан открыл корабельный журнал и принялся тщательно выводить буквы. Эх, страничка узковата. Что скрывать, господин Фуаныр грамоте выучился не так давно, и с ведением документации испытывал определенные затруднения. Слово «портал» писать не стал. Во-первых, аванк знает, как оно вообще пишется, во-вторых, это предположение важное, но весьма и весьма секретное.
Закончив с записью, капитан облегченно вздохнул, выглянул на палубу. Нет, туман рассеиваться не начал. Фуаныр прикрыл дверь, вынул из мешка островную находку. Здоровяку-огру нужно будет заплатить. Не слишком щедро, чтоб не подумал чего. Бесспорным доказательством находка не станет, но все-таки. Капитан поскреб ногтем легчайший металл — красно-белая краска на трофее кое-где сохранилась. Еще можно было прочесть округлые буквы: «Ока-кола». Сам сосуд, по форме похожий на стеклянный стакан, что в дорогих тавернах Тинтаджа выставляют, особого впечатления не производил. Фуаныр о таких сосудах, да и об их содержимом, странновато-пузырящимся, слышал от друзей, но полагал что сосуд должен выглядеть как-то посолиднее.
— Сами вы ока-колы, — пробормотал капитан и запер находку в металлический ящик, что смешно назывался «сей-в-ф».
