Фарнсвортом Райтом и опубликован в августовском номере журнала Weird Tales за 1929 год.
Серия писем Х. П. Лавкрафту проливает свет на источник многих событий, изображенных в рассказе. В июне 1931 года Говард кратко изложил Лавкрафту свои интересы к Библии:
Что касается библейской истории, то мой настоящий интерес начинается и заканчивается эпохой Саула, если не считать обрывков здесь и там, как в случае с Самсоном. Я уверен, что вы правы в своей теории о том, что в ту эпоху на ближний Восток должно было переселиться большое количество арийцев, и, насколько я могу судить, дни Саула и Давида представляют арийский этап в расовой жизни Израиля. (ПЕРЕСКАЗ Г. П. Лавкрафта, Калифорния Июнь 1931, неопубликованный)
Он выразил почти то же чувство в более раннем письме:
Я не могу думать о Сауле, Давиде, Абнере и Иоаве как о евреях, даже не как об арабах; мне они всегда должны казаться арийцами, как и я сам. Саула, в частности, я всегда бессознательно представляю себе саксонским королем тех времен, когда захватчики Британии только начинали принимать христианскую религию. (ПЕРЕВОД с английского, ок. Февраль 1931, неопубликованный)
Похоже, это было важной проблемой для Говарда. Тевис Клайд Смит в примечаниях к своей предполагаемой биографии Говарда писал:
Ненавидел, не любил Сэмюэля и уважал Саула – (“Пока что поэт ...”, Отчет о пишущем человеке и другие воспоминания Роберта Э. Говарда, Издательство "Некрономикон Пресс", 1991, стр. 36)
Говард даже написал стихотворение “Сновидения в Израиле” на эту тему.
В февральском письме Лавкрафту Говард продолжал подробно описывать свое восхищение царем Саулом:
Я всегда испытывал глубокий интерес к Израилю в связи с Саулом. Бедняга! Жалкая и героическая фигура, прославившаяся своим весом и широтой плеч и демонстрирующая ожидаемое желание быть королем не только по названию – простой, прямолинейный человек, не искушенный в коварстве и утонченности, окруженный с флангов и преследуемый коварными священниками, осажденный жестокими и могущественными врагами, стесненный народом, слишком осторожным и отсталым в войне, – что удивительного, что он сошел с ума ближе к концу? Он не был приспособлен для того, чтобы справиться с тайнами королевского ремесла, и в нем было слишком много гордости независимость, чтобы танцевать марионеткой на веревочке верховного жреца – там он предрешил свою собственную гибель. Когда он помешал змееподобному Сэмюэлю, он должен был вслед за этим перерезать горло этому коварному джентльмену – но он не осмелился. Гончие Жизни всегда наступали Саулу на пятки; мягкость делала его человеком, но не делала его королем…Сэмюэль держал его мертвой хваткой; мало того, что за спиной первосвященника были люди, но он сыграл на собственных страхах и суевериях Саула и, в конце концов, погубил его и довел до безумия, поражения и смерти. Король обнаружил, что столкнулся с сопротивление, которое он не мог победить своим собственным великим мечом – враги, которых он не мог схватить руками. Жизнь превратилась в схватку с тенями, натиск на слепые, невидимые преграды. Он видел шипящую голову змея под каждой маской придворного, жреца, наложницы и генерала. Они корчились, пропитанные ядом, у него под ногами, замышляя его падение; а он возвышался над ними, но все же волей-неволей должен был наклонить ухо поближе к пыли, пытаясь разобрать их шипение. Но для Самуила, мстительного, эгоистичного и слепо проницательного, как и большинство священников, Саул поднялся во весь свой рост – таким, каким он был, он был великаном, закованным в цепи…К одному человеку Сол всегда мог обратиться – к Абнеру, солдату и джентльмену в полном смысле этого слова – слишком благородному, слишком идеалистичному для его же блага. Саул и Абнер стоили всей этой пресмыкающейся вероломной расы, к которой они принадлежали по какой-то прихоти случая.
Большинство этих предложений перекликаются с общим тоном и сюжетом Царства теней , где метафора змеи уступила место реальным змееподобным персонажам. Они также перекликаются с некоторыми размышлениями Кулла: “Когда он сидел на своем троне в Зале общества и смотрел на придворных, дам, лордов, государственных деятелей, ему казалось, что он видит в их лицах объекты иллюзии, вещи нереальные, существующие только как тени и пародии на материю. Он всегда видел их лица как маски, но прежде он смотрел на них с презрительной терпимостью, думая увидеть под масками мелкие, ничтожные души, алчные, похотливые, лживые, смутный ужас, который скрывался под гладкими масками. Когда он обменивался любезностями с каким-то дворянином или советником, ему казалось, что он видит, как улыбающееся лицо исчезает, как дым, и на нем зияют ужасные пасти змеи” (стр. 41). “Единственный человек”, к которому Саул всегда может обратиться, вызывает в памяти, конечно, Брула, убийцу копья. Единственное заметное различие между двумя “историями” заключается в отсутствии эквивалента “змеиного Сэмюэля”; в истории Говарда персонажи-змеи неотличимы друг от друга.
Узнав о принятии Королевства теней в сентябре 1927 года, Говард отреагировал типичным образом и почти сразу же приступил к написанию другой истории с тем же персонажем в главной роли. (Говард закончил "Волчью голову" в июле 1925 года, в том же месяце был опубликован первый рассказ с де Монтуром в главной роли "В лесу Вильфандре". Несколько месяцев спустя он повторил это, завершив вторую историю Соломона Кейна, Черепа в звездах , после новостей о продаже первой, Красных теней .) На этот раз написание заняло гораздо меньше времени, чем для первого рассказа: Говард написал черновик на восемь страниц, доработал его, переписав последние две страницы рассказа, и отправил результат в Weird Tales. Эта вторая история Кулла, Зеркала Тузун Туна, была быстро принята Фарнсвортом Райтом за 20 долларов. Об этой истории, обычно пользующейся большим уважением как у современников, так и у современных читателей, Говард дал следующий комментарий своему другу Клайду Смиту: “больше о Царстве теней, оккультном и мистическом, расплывчатом и плохо написанном; это самая глубокая история, которую я когда-либо пытался написать, и я вышел из своей глубины”.
Прошло несколько недель, прежде чем Говард вернулся к написанию рассказов о Кулле. В первые месяцы 1928 года он начал то, что могло бы стать рассказом о Кулле в виде сериала, но отказался от него на восемнадцатой странице (см. стр. 65). Говард, вероятно, понял, что его история бессвязна и неубедительна, отправил ее в свои архивы и немедленно начал работу над другой историей Кулла, которая должна была называться Кот Делкарда . История создания этого рассказа
