И по ярусам Преисподней вслед за магом-маниаком кралась тень.
Деманий охотника Цвяха охотился за «родителем».
Вырваться без вызова на поверхность диска деманий не мог. А напасть на Фортуната в Облике — боялся. Зверь отлично чует более сильного зверя. Слишком слабый, слишком мелкий, деманий еще не вырос до необходимых размеров, но силы его крепли день ото дня. Демания хорошо кормили. Вкусная, питательная клятва. Сочное бешенство погони за ускользающим результатом. Все, о чем страстно мечтал охотник, разбиваясь о невозможность воплотить мечту, ковыляло за ним по спирали геенны. Теория приват-демонолога Кручека во плоти. Убить «родителя». Стать необузданным в полной мере. Пробиться в мир людей. Менять судьбы к лучшему. Разумеется, к лучшему! Спасать. Помогать. «Питомцу» будет хорошо.
Навсегда.
Прогрызть дорогу к свободе, к возможности лелеять, спасать и помогать без спросу. Не интересуясь желаниями спасаемых, воплями спасенных и рыданиями случайных участников спасения.
Когда на Ежовой Варежке, пять лет назад, потянувшись в ад за добычей, Фортунат Цвях учуял лаванду — это был зародыш демания Зизи, шмаги-лилипутки. Мучительное желание спасти китовраса. Расплывчатая тень, не сформированная до конца, источала аромат знакомых цветов. Еще месяц, два — и зародыш, лишенный питания, растворился бы в диком воздухе Преисподней. Но судьба, высокая дама в синем, улыбнулась невпопад.
Случайность? Не совсем.
Ведь ты искал лаванду, венатор?
Когда Фортунат наконец нашел демона, с третьей попытки вцепившись в добычу, — это был его собственный деманий. Тварь преследовала «родителя» даже под землей, отслеживая эфирные проникновения с поверхности. Сильный маг, не ведая, что творит, охотник схватил обоих, оказавшихся в одном месте, — существо и зародыш, лаванду и Судьбокрута. Сплел воедино, перемешал, вытаскивая наружу. Перепуганный деманий инстинктивно принял самый безобидный облик, какой оказался в его распоряжении. Личину крохотной акробатки.
Это не помогло.
Внешняя безобидность вызвала глумливый смех, но свободы не даровала.
— Детка, ты поняла? — сказал первый, главный «родитель», обуздав добычу и не понимая, с кем имеет дело. — Старайся. Очень старайся. Иначе я стану злым дядькой. Даже демоны Нижней Мамы боятся таких злых дядек…
— Я не умею! — кричал деманий, страдая от внезапно обретенной двойственности. Вдвойне угнетенный невозможностью уничтожить «родителей», ближнего-властного и дальнего-слабого, он говорил правду. Верней, облекал свою, адскую правду в приемлемые для людей формы: слова. — У меня не получается! Я могу наоборот…
— Ты плохая детка, — разочарованно свистнул аркан.
— Не надо! Я буду пробовать!…
Скоро на лес рухнули сглаз малефика Андреа Мускулюса и ковровое заклятие боевого мага Просперо Кольрауна.
Освободившись из клетки «Trias Septem-Lumen», юный деманий допустил роковую ошибку. Ах, если бы в суматохе он сообразил добить главного «родителя»! Увы, силы были растрачены, судьбы скручены и контужены — и утомленный Судьбокрут упал в спячку: переваривать добычу. Пожранные изменения судеб. Пища оказалась тяжелой, отвратительной на вкус, в отличие от сладостных перемен к лучшему. Нутро терзала изжога. Спячка напоминала каталепсию и грозила продлиться невесть сколько времени…
Но дама в синем улыбнулась еще раз: однажды в Филькином бору объявился «питомец».
Судьбокрут восстал навстречу: спасать и лелеять.
* * *
«Минута молчания» закончилась внезапно, как баллада трубадура-новичка. Правда, было бы верхом наивности ждать в наступившей тишине аплодисментов. Секунды текли, а демоны медлили. Страх перед более крупным противником и наведенная малефиком порча, подарившая деманию сомнения, цепями держали Судьбокрута. Но что останавливало венатора? Неужели он не понимает, кто перед ним?! Или до сих пор надеется заполучить Судьбокрута «живьем»?!
Так уже заполучил. Давным-давно.
Словно подслушав мысли колдуна, демоны ринулись навстречу друг другу. Как человек, рванувшийся к зеркалу, и отражение человека. Молча. Воздух вскипел вокруг бойцов, ужаснулся и с шипением шарахнулся прочь. Два вихря сшиблись, разлетелись, снова сцепились…
Слились в единый смерч.
Именно этого добивался малефик. Фортунат Цвях — и его демон. Без всякой магии, ловушек и нимбус-факелов, без перекрученных жгутом судеб. Один на один. Зубами, когтями, сердцем. Человек против собственной мании. Бьющийся не за других — за себя. За свою добровольно исковерканную жизнь. За свой рассудок. Сражающийся — «сражающий-за-себя»…
За себя — против себя.
Родитель — против отродья.
Однажды знаменитый живописец Адольф Пельцлер надумал изобразить на холсте схватку двух демонов. Эскизы, как честный мастер-реалист, он заранее показал нескольким известным венаторам. Мнение охотников было единодушным: впечатляет, но слишком статично. Демоны двигаются иначе. Посовещавшись, венаторы пригласили художника на званый ужин. Где специально для него устроили демонстрацию: пусть увидит действо воочию и запечатлеет, так сказать, с натуры. По окончании просмотра в пышной шевелюре живописца изрядно прибавилось седых волос. Зрелище столь потрясло Пельцлера, что он едва не отказался от замысла. Но вдохновению не прикажешь! В результате родился великий гептаптих «Последний бой». Мускулюс видел этот шедевр на авторской выставке в галерее Универмага. На первом холсте двое инферналов замерли в угрожающих позах. На последнем демон-победитель со сломанным крылом вопиял к небесам, разинув пасть в победном реве. Когтистой лапой он попирал жалкие останки побежденного. А на остальных картинах имело место некое размытое пятно, занимавшее различные положения на каждом последующем полотне. Все, что находилось вокруг пятна, было выписано с гениальной скрупулезностью — блеклый размыв, режущий глаз, и запредельная реалистичность деталей пейзажа…
Именно такую картину малефик наблюдал сейчас.
Запоздало понимая, сколь точен был художник.
Вырванная с корнем трава летела к низкому, угрюмому небу. Жалкий треск: словно под пятой великана Прессикаэля давился в кашу колючий ежевельник. Отчаянный хруст: молодая сосна рухнула навзничь, хотя смерч мимоходом едва коснулся дерева. Спугнутым глухарем вспорхнул пень, оставив под корнями рваную воронку. Зрение отказывало, рассудок грозил пойти вразнос. Лишь по широким полосам вспаханной земли, коверкавшим Ежовую Варежку в разных местах, можно было отследить ход битвы.
Позже, вспоминая бой, Андреа с удивлением понял: в чудовищном бедламе суетились люди. Знакомые люди. Да и сам он принимал в происходящем деятельное участие. Например, успел перехватить Мэлис: с каменным лицом ведьма шла в эпицентр бешеного пятна, выставив перед собой жалкое оружие — кухонный нож. Не всякий сумел бы отследить легкое мерцание острия с характерной желтизной. Страшно подумать, что случилось бы, ткни ведьма в демонов истинным амулетом Громовой Шуйцы. А уж думать, где рыжая взяла эту пакость, и вовсе не хотелось. В прыжке колдун сшиб дуру с ног. Повалил, вырвал нож, отшвырнул подальше: «Лежать! Я кому сказал!…» В десяти шагах от малефика пыталась сесть Ядвига Швеллер. Женщина очнулась от контузии в самый неподходящий момент. Пригибаясь, мастер Леонард спешил оттащить жену подальше от беды. Белый как полотно, Янош («Стой! Куда?!») подхватил в охапку беспамятную Зизи, ломанулся через шипастую стену: прочь. Спиной вперед, чтобы защитить ношу от колючек.
