Тира не двинулась с места. Они не заметили ее странной улыбки. Когда-то в прошлом она отлично разбиралась в символах, и теперь, измененная этим вынырнувшим из ночи человеком, видела дорфарианскую кровь, а не воду, ручейком бегущую по улице.
Четыре ветра, словно демоны, завывали на улицах Сара.
Чтобы умилостивить их, на вершине холма закололи черного быка. Жрицу из храма, которую поймали за воровством жертвоприношений, притащили на уходящую в небо вершину и выпороли. Ее кровь смешалась с кровью мертвого быка, но ветры продолжали буйствовать. Так прошел день.
На закате Правитель города отправился поклониться Повелителю Гроз в зал, где он сидел — сидел с тех самых пор, как приехал сюда. Стены были задрапированы толстым тускло-малиновым бархатом. Ставни на окнах были закрыты, но ветер все равно проникал внутрь, и огоньки мраморных свечей пугливо трепетали. Глаза Правителя робко оглядели его царственного гостя. Лицо Амрека казалось восковым, застывшим в своей бледности, а во всем его облике сквозила пугающая, болезненная худоба. Он горбился в своем кресле, точно сломанная кукла, но в его глазах горел тот огонек, который теплится в глазах хищника, глядящего из своей клетки. Правитель в тысячный раз выбранил судьбу, которая поразила его Верховного короля недугом в Саре, разом положив конец такой мирной и спокойной жизни.
— Милорд, — отважился наконец Правитель, — осмелюсь скромно спросить, как вы себя чувствуете? Мой лекарь говорит, что…
— Твой лекарь — болван, и изо рта у него воняет кислятиной, — отрезал Амрек. — Ты хочешь, чтобы я поскорее убрался отсюда, да? Из этой помойной ямы, которую вы по ошибке именуете Саром. В жизни не видел такой дрянной погоды, как здесь. Вой ваших мерзких ветров не дает мне спать.
— Мой лекарь готовит снадобье, которое поможет вам заснуть, милорд — редкостные травы из Элира…
— Пропади его зелья пропадом! Пусть сам примет их и не просыпается, пока я не уеду! Кроме того, бессонница все же лучше, чем мои сны. — Тени и отблески свечей метались по его лицу, точно призрачные птицы. — Боги, — сказал Амрек, — мучают нас в наших снах. Тебе никогда это не приходило в голову, правитель?
— Мой лорд, я… я…
— Они потешаются над нами, Правитель. Прошлой ночью мне удалось заснуть достаточно надолго, чтобы успеть увидеть небо, набухшее кровью. Кровавый дождь, падающий на башни твоего глупого дворца.
Правитель, онемев, потрясенно глядел на него.
— Может быть, послать за жрецом, чтобы он растолковал этот сон, милорд?
— Растолковал? Он не значит ничего, кроме очевидного. Люди видят в своих снах не то, что должно произойти, а то, что было, что прошло. — Его голова упала на грудь, как будто была слишком тяжела для него. — Боги насмехаются над нами. Они миллион раз показывают нам то, что нам больше всего хотелось бы забыть, что мы всем сердцем хотели бы повернуть вспять, но что изменить бессильны. Так они делают это, правитель.
Правитель Сара прошаркал прочь. Он понимал, что всем происходящим с его городом обязан насмешке судьбы, по которой соблазнитель Астарис назвался саритом, пусть даже это и был обман. В коридоре он поймал себя на том, что сделал древний жест, разгоняющий злые намерения, и его впалые щеки тут же окрасил румянец стыда и страха, что кто-то из его подчиненных мог видеть его.
Город затопили желтоватые зимние сумерки. Зловеще загудел колокол. Материализовавшиеся на рассвете, как и маленькие змеи, обитатели Равнин вместе со змеями растворились при первых признаках потемнения — лишь кони и факелы дорфарианцев двигались по пустынным улицам. Теперь они играли в свои кровавые игры куда более редко, ибо в этих развалинах почти уже не осталось добычи.
В здании гарнизона коптили костры и звучали шумные голоса. Они расположились в старом дворце. Просторные залы как нельзя лучше подходили под казармы. Но здесь на них все же давила древность — неумолимое присутствие времени, повсюду оставившего свои жестокие следы. Люди напивались до бесчувствия, а игра в кости служила постоянным поводом для драк. Скучающие, они становились легкой жертвой для ночных кошмаров. Старые суеверия давно уже подняли голову. Как нужно бить степняка, чтобы он подал голос? А их бледные женщины, лежащие в лужах собственной крови с затянутыми пеленой смерти глазами, похожими на незрячие бельма слепцов? Во имя всех богов Дорфара, они были бы рады увезти рабов на рудники и галеры и сами уехать вместе с ними. Страх, прародитель любой ненависти, возрождал в их памяти старые легенды о равнинном колдовстве. Все они помнили дьяволицу Ашне’е и проклятие, висевшее над родом Редона. Здесь, в этой черной тюрьме, слушая неумолкаемый плач ветра в ее башнях и чувствуя ледяные пальцы сквозняков, ласкающие их, драконы метались и вскрикивали во сне, колотили шлюх, деливших с ними постель, заболевали и грызлись между собой.
Через три дня после того, как один из дорфарианцев разбил кувшин с водой у какой-то старухи из северного квартала, в восточном квартале патруль заметил с десяток желтоволосых мужчин, собравшихся на ступенях дома с обвалившейся крышей. У этих оборванцев был прямо-таки дар стремительно и неожиданно исчезать, растворяться в воздухе. Некоторым образом дорфарианцы научили их этому искусству. Лишь один мужчина остался на месте. Они сбили его с ног и отволокли в гарнизон к Рийулу, их командиру.
Рийул был марсакцем, вот уже четырнадцать лет продававшим свое воинское умение тому, кто дороже за него заплатит. Командование Равнинным гарнизоном свалилось на него совершенно неожиданно после того, как заболел Амрек. Это сделало его деспотическим и неуверенным в себе одновременно. Он покорил город террором частично из уважения к ненависти Амрека, частично потому, что это не представило для него никакого затруднения.
Он допрашивал желтоволосую крысу примерно час, перемежая вопросы ударами хлыстом, когда за окном замелькали первые снежинки. Собираться больше чем по двое было запрещено. Этот запрет до сих пор был чем-то самим собой разумеющимся, что до сих пор соблюдалось и о чем говорить не было нужды. Мерзавец истекал кровью, но ничего не говорил. В конце концов Рийул велел бросить его в подземелье дворца, из которого вышла отличная тюрьма, и оставил его там гнить. Больше никаких сборищ не было, по крайней мере, дорфарианцы не заметили ни одного. Похоже, не стоило беспокоиться. Народ Равнин был пассивной и покорной расой — все это знали! — чей дух был столь же бледным, как и кожа.
В ту ночь в зале появился ланнский циркач, предприимчивый малый, завязавший знакомство с солдатом, стоявшим на часах у ворот гарнизона, и колесом вкатившийся внутрь. Рийул бросил ему серебряную монетку.
