— Я видела достаточно много призраков, но больше старых, чем недавно ушедших из жизни. Их становится всё больше, как видите. Через два месяца после смерти большинство из них сохраняют очертания тела, в котором они были при жизни, но становятся более тусклыми, теряют цвет. Они медленно тают. Спустя год второе зрение уже не способно различить человеческие черты, хотя они всё ещё напоминают по форме тело. Через несколько лет они становятся белой дымкой, потом и дымка бледнеет, пока окончательно не исчезает. Но, как мне кажется, время может быть разным в зависимости от силы характера человека, с которого всё началось. — И от потрясений во время призрачного состояния? Эрис — уникальный случай в её опыте. Требования к его призрачной душе сразили бы любого живого. Как его измученный, унылый дух выдерживает их?
Великодушные, владея многим, много и отдают. Но даже они когда-то иссякнут без поддержки… Её разум не посмел закончить мысль. Но она заставила себя. — …их бога.
— И как я выгляжу сейчас?
— Цвета практически нет. — И против воли добавила: — Вы начинаете расплываться по краям.
Он осторожно пощупал лицо и пробормотал:
— Вот как. Тогда многое проясняется.
Некоторое время он сидел молча, а потом хлопнул себя по колену:
— Однажды вы сказали мне, что обещали Иасу, что не расскажете о настоящей судьбе моего отца ни одной живой душе. Хм. Что ж. Вот я перед вами. Рейна, я должен знать.
Иста удивлённо фыркнула:
— Для мёртвого, вы замечательный правовед. Хороший бы был выпад, точный, острый, если бы я не лгала вам с самого начала. Иас никогда не просил меня о таком обещании. Тогда он вообще едва ли разговаривал со мной. Та история, которую я вам поведала, была лишь щитом, чтобы скрыть малодушие.
— Малодушной я бы вас не назвал, миледи.
— Человек учится большему, чем приписывать свои решения страху. С возрастом, с каждой раной, с каждым шрамом учится.
— Тогда я прошу у вас правду как погребальный дар. Она нужна мне больше, чем цветы.
— А. — Она выдохнула. — Да. — Её пальцы пробежали по гладкому, прохладному аметисту и серебряной филиграни броши, приколотой к платью. Ди Лъютес носил её на шляпе. В тот последний день она тоже была на нём, я это отчётливо помню. — Я рассказываю это только в третий раз.
— Говорят, третий раз стоит всех остальных.
— Что те, кто говорит, могут знать? — Она снова фыркнула, но на этот раз не так резко. — Думаю, что ничего. Всё же моими слушателями оказались лучшие люди, как раз сообразно моему рангу и преступлению. Святой, честный служитель, мёртвый сын мёртвого… что ж. — В уме она рассказывала это достаточное количество раз; репетировать не придётся. Она выпрямила спину и начала:
— Всем известно, что отец Иаса, рей Фонса, отчаявшись от того, что потерял сыновей и власть под натиском альянса Золотого Генерала, убил своего врага ритуалом смертельной магии, отдав взамен свою жизнь.
— Да, так гласит история.
— Но не все знают, что от этого ритуала кое-что осталось — коварное проклятие, обрушившееся на головы наследников Фонсы и на всё то, что они предпринимали. Сначала на Иаса, потом на его сына Орико. На Тейдеса. На Исель. На бесплодную жену Орико Сару. И на меня, — она вздохнула. — На меня.
— Правление Иаса не принесло процветания Шалиону, — признал он осторожно. — И правление Орико тоже.
— Иас Неудачливый. Орико Немощный. Прозвища, данные народом, не отражают даже малой толики действительности. Иас знал о проклятии, знал о его происхождении и о том, как оно действует, но он не рассказывал об этом Орико до тех пор, пока не оказался на смертном одре. Но он поделился этим знанием с Арволом ди Льютесом, с товарищем по детским играм, маршалом, канцлером, со своей правой рукой. Возможно, как делал и Орико позже со своими фаворитами, Иас пытался использовать Арвола как клещи, с помощью которых можно управлять делами Шалиона, не касаясь власти проклятыми руками. Уловка не сработала. Но она нашла отклик в амбициях Арвола ди Льютеса и в его неуёмной энергии. В его самонадеянности. Поверьте мне, ваш отец любил Иаса по-своему. Иас поклонялся ему, он полностью зависел о его суждений. И именно Арвол выбрал для него меня.
Эрис дёрнул себя за коротко подстриженную бороду.
— А тот слух, который распускали злые языки о том, что… э-э-э… их связывает нечто большее, чем приятельские отношения, нужно считать политической клеветой?
— Нет, — просто ответила она. — Они были любовниками уже многие годы, об этом знал весь Кардегосс, но не выпускал это знание за пределы толстых стен. Об этом мне сказала моя собственная мать прямо перед свадьбой, чтобы я вступила в брак уже осведомлённой. Тогда я сочла её бессердечной. Теперь я понимаю, что она поступила мудро. Она очень беспокоилась. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что это было предложение сойти со скользкого пути, но в тот момент я истолковала смысл сказанного иначе. И несмотря на все эти прозрачные предупреждения, которые, как я выяснила позже, она передавала мне по настоянию лорда ди Льютеса для того, полагаю, чтобы я не стала препятствием главным образом для него и в меньшей степени для Иаса, я не осознавала, что это значит. Да и как я могла осознать — романтичная девушка, гордая тем, что казалось величайшей победой на любовном фронте: быть избранной невестой самого рея? Я кивала и соглашалась, желая казаться опытной и разумной.
— Ох, — произнёс он очень тихо.
— Так что, если вы когда-либо осуждали свою мать за то, что она не осталась верной своим обетам, за то, что она пустила отца Иллвина к себе в постель, будьте уверены, нарушив их, она не опередила ди Льютеса. Видимо, её мать была не так проницательна и честна, как моя, готовя дочь к этому высокому браку. Или она была менее осведомлённой.
Он задумчиво поднял брови:
— Это объясняет… многое из того, чего я не понимал, будучи мальчиком. Я думал, отец в гневе отрёкся от неё, не вынеся унижения, и поэтому больше не вернулся сюда. Никогда не думал, что это она отреклась от него.
— О, я уверена, что лорда ди Льютеса сильно задела её измена, — заметила Иста. — Насколько она была оправдана — не имеет значения. Гордость не позволяла ему вернуться, но чувство справедливости, нужно отдать ему должное, удерживало его от преследования и мести. Или, быть может, это был стыд. Надеюсь. — Она сухо добавила: — В любом случае, у него было её приданое, которое можно было добавить к его и без того обширным владениям в качестве компенсации за душевные раны.
Он посмотрел на неё:
— Вы считали его жадным.
