Ознакомительная версия.
Бернард вливал вино из своей кожаной фляги в полураскрытые губы Христиана мелкими порциями, но большая его часть проливалась на ввалившиеся щеки раненого. Он был все еще слишком слаб, чтобы глотать.
— А что, если я дам ему немного крови? — спросила Эрин. — Как мы сделали с графиней. Это не поможет оживить его?
— Мы считаем подобное крайней мерой, — проворчал Бернард.
Эрин этот ответ не очень удовлетворил.
— Вкус крови для столь юного существа, как он, рискует освободить в нем зверя, — прошептал ей Рун. — Мы не осмеливаемся идти на такой риск, особенно здесь, где нам практически нечем обуздать его. Давайте прежде поглядим, что мы найдем на нефтяной платформе.
— Что мы найдем наверняка, так это новых врагов, — добавил Бернард и указал на флягу, привязанную к бедру Руна. — Мы и сами должны выпить, дабы восстановить силы, насколько возможно.
Корца понимал, что Бернард прав, но ему было не по нутру отбывать епитимью на глазах у других, зная, что после нее он часто плачет и теряет ориентацию. Ему не хотелось выказывать подобную слабость.
И все же придется, понимал он.
Пока Рун отвязывал свой священный сосуд, Бернард опрокинул свою флягу и без смущения порядком хлебнул. Похоже, его грехи не мучают. Отбыв свою епитимью, кардинал всегда успокаивается через считаные мгновения.
Поднося флягу к губам, чтобы испить вина, Рун мысленно молился, чтобы ему было даровано то же самое.
Руна, распростертого навзничь на могиле сестры, окружало кладбище. Упырь скрутил его, и их конечности переплелись, как у любовников. Рот его наполняла кровь чудища.
Рун пришел нынче вечером на могилу сестры, чтобы оплакать ее уход, но вместо того был повержен этой тварью, вурдалаком в изысканных бриджах и кожаном кафтане с заклепками. Клыки разорвали Руну горло, и его кровь излилась в жадный рот чудища. Но вместо смерти напавший протянул Корце запястье с перерезанными венами, истекающими черной кровью нечисти.
Рун сопротивлялся — пока холодная, шелковистая кровь не вспыхнула пламенем у него на языке.
Блаженство наполнило его, а вместе с ним — голод.
Теперь он пил запоем из этого багряного родника, понимая, что это грех, понимая, что удовольствие, пульсирующее в каждой фибре его тела, навлечет на него проклятие во веки вечные. И все равно не мог остановиться. Ему хотелось никогда не разнимать объятья, захлебываясь экстазом от каждого огненного глотка.
А затем его голова болезненно треснулась о могильную плиту сестры. Зверя рывком сдернули с него. Рун застонал, протягивая к нему руки, еще жаждая его крови.
Четверо священников оттащили монстра от алчущего тела Руна. Их серебряные наперсные кресты сверкали в холодном свете луны.
— Беги! — крикнул упырь, пытаясь предупредить его.
Но как же мог Рун покинуть такой источник блаженства и крови?
Он не опускал рук, протягивая их к чудищу.
Серебряный клинок сверкнул поперек горла монстра. Из раны хлынула темная кровь, запятнавшая его тонкую белую рубашку, замаравшая кожаный кафтан.
— Нет! — Рун пытался встать.
Четверо священников бросили труп на землю. Корца услышал, как тот рухнул на опавшую листву, и неведомо каким образом понял, что монстр ушел навсегда. Слезы навернулись ему на глаза от утраты такого блаженства.
Священники усадили Руна, вывернув руки ему за спину. Тот яростно отбивался, как загнанная в угол рысь, но они удерживали его с силой, одолеть которую он не мог.
Он изворачивался, пытаясь дотянуться острыми зубами до их шей. Его тело вожделело крови — какой бы то ни было.
Они же, не говоря ни слова, понесли его сквозь ночь. Но, несмотря на их молчание, Рун слышал много, как еще никогда в жизни. Он прислушивался к шороху каждого листка у них под ногами, к тихому шелесту совиных крыльев в вышине, к копошению мыши в своей норе. Рассудок Руна тужился постичь все это. Он стал способен различить даже биение сердец крохотных тварей: стремительное и напуганное — у мыши, более медленное и уверенное — у совы.
Однако же, обратив слух к окружающим его святым отцам, не услышал ничего.
Только ужасающее безмолвие.
Неужто Бог настолько лишил его своей благодати, что он не в состоянии расслышать биение святых сердец, различая лишь пульс бездушных тварей полевых?
Сетуя на свою участь, Рун обмяк в руках святых отцов. Губы его произносили отчаянные молитвы. И тем не менее все это время он алкал впиться этим священникам в глотки и омыть лицо их кровью. Утолить эту жажду крови молитвы не могли. Его зубы продолжали клацать от вожделения.
Желание пылало жарче, чем любое чувство, когда-либо им испытанное, неистовей, чем любовь к близким, даже чем любовь к Богу.
Святые отцы отнесли его обратно в монастырь, который он считаные минуты назад покинул невинным послушником, собиравшимся вот-вот принести присягу Богу. Они остановились перед гладкой голой стеной, преобразившейся в дверь. За годы пребывания здесь Рун даже не ведал о ее существовании.
Он ведал так мало обо всем.
Святые отцы понесли его вниз, туда, где он узрел за столом знакомую фигуру отца Бернарда с гусиным пером — своего наставника, своего советника во всех делах. Казалось, учеба Руна еще не окончена.
— Мы принесли его к тебе, отче, — сказал священник, державший десницу Руна. — Он был повержен на погосте, но еще не вкусил иной крови.
— Оставьте его мне.
— Он пребывает в опасном состоянии, — возразил тот же священник.
— Ведаю ничуть не хуже вашего, — Бернард поднялся из-за стола. — Покиньте нас.
— Как пожелаете.
Святой отец отпустил руку Руна, уронив его на каменный пол, и направился прочь, увлекая собратьев за собой. Долгое время Корца просто лежал, вдыхая запахи камня, плесени и старого тростника.
Бернард хранил молчание.
Рун прятал лицо от наставника. Он любил Бернарда крепче, чем собственного отца. Клирик учил его мудрости, доброте и вере. Бернард был для него образцом, человеком, каким Рун всегда уповал стать.
Но прямо сейчас Корца знал лишь одно: он должен утолить свою жажду или погибнуть при попытке. Одним прыжком одолев разделяющее расстояние, он вместе с Бернардом рухнул на пол.
Ознакомительная версия.
