Затем мы старательно подсластили пилюлю. Правом общины собирать орехи — в орешнике, рябину — в рябиннике, и косить сено — на лучшем покосе, на «луговой тарелке». Конечно, с поставкой части продукции «ко двору». «Исполу или как владетель скажет».
Такая, знаете ли, элегантная, непротиворечивая, многовариантная конструкция получается. Вполне по Лукашенко: «Пора принять меры и наложить вето на табу». Однозначно — «Наложить!», но — в мягкой форме. Я даже сам на себя порадовался. Ревнитель, понимаешь, народных свобод и защитник, откровенно говоря, стародавних исконно-посконных вольностей.
Поутру — сельский сход в «Паучьей веси». Вот тут уже мы все по-боевому. Моя команда — как на пруссов шли. Да и Аким со своими тоже в бронях. Тот же двор, где мы битых мучителей-потрошителей под дождиком раскладывали. Только дождя ещё нет и народ другой — «пауки». Неразложенные… Пока…
Помянули, первым делом, тогда погибших. Постояли минуточку в молчании. Чтобы вспомнилось. Как пришлые их тогда били да резали безо всякого отпора. Как после местные против меня ротики по-раскрывали — захоронку Хохрякову забрать пыталися. И чем дело кончилось. «Повторение — мать учения». Лучше уж по этой матери, чем по ихней.
Дальше… скучно. Джон Рид, описывая Петроградский Совет, говорит о том, что столь многочисленным составом что-то осмысленное решать — невозможно. Паркинсон указывает предельное число членов любой действительно функционирующей комиссии или комитета — 21. При дальнейшем росте — выделяется реально действующая группа. А остальные… вотируют. Накладывают «вето на табу». Как в Евросоюзе или в НАТО в 21 веке.
У нас решение есть, оно продумано и внутри себя сцеплено. Начни от кусочка отказываться — нужно всё менять. А альтернативы продуманной — нету. Мужики орут:
— Не хотим! Не согласные мы! Давай по старине!
А Аким отвечает:
— Давай! Что из общины ушедший называется «изверг» — помните? Как с таким по старине? А я вот милость являю — даю возможность назад вернуться. Хоть и холопом.
Снова вой:
— На работы всякие посылать надумали! Чёрте куда загоните! Трудами непосильными замордуете! Не пойдём!
Тут я всунулся:
— После Юрьева дня открываю в Пердуновке школу. Буду детишек грамоте учить. Кошт — мой. Силком гнать не буду. Но кто пойдёт, тот должен будет доучиться. Вот, к примеру, будет такая работа по слову господскому.
Тут народ несколько… «Ученье — свет, а неученье — тьма». Это на Руси всегда хорошо понимали. Только аж в начале третьего тысячелетия обострение общенационального маразма уронило престиж образования. А так-то всю русскую историю по всей Руси звучит: «вот дитятко выучится — в люди выйдет» — общенародная родительская мечта. Тысячу лет, десятки миллионов людей. У некоторых — сбылась.
До главного аргумента, до «тяжёлой артиллерии» — хлеб-то их на зиму — у Акима в Рябиновке лежит — дело не дошло. Меньше всего мне хочется ГГуйничать перед Угрянскими смердами. Всякие там «на колени поставлю», «в бараний рог сверну»… Зачем мне эти возгласы? Сами станут, сами свернуться. Добровольно и с песней. С пониманием безусловной необходимости и необходимой полезности.
Так что, по возвращению в Пердуновку, двоих рябинщиков-самовольщиков, которые после батиного научения и сидеть не могли, отправил на «кирпичи». Согласно уточнённому пункту договора об общественных работах по указанию вотчинника. А там Христодул сразу их побил, построил и к делу приспособил.
…
Три вещи мне надлежало сделать. И, хоть и с рывками, со скандалами, но они начали исполняться.
Во-первых, я всё-таки запустил детскую школу. В первую неделю декабря четыре десятка мальчишек в возрасте от 8 до 15 лет были размещены в моей усадьбе и приступили к обучению. Гонять детей по морозу за двенадцать вёрст я посчитал неправильным. Поэтому — интернат.
С организацией обучения были кое-какие проблемы. Но об этом потом.
Во-вторых, были загнаны в лес две больших группы лесорубов. Одна — валить лес взамен использованных штабелей и для нового строительства в Пердуновке. Другая — на другом краю вотчины. Лес на дрова для НКЗ и на брёвна для строительства необходимых для зимней жизни там строений.
Сразу же было установлено правило — работают все. Правило — из первобытно-общинного коммунизма. «Мы придём к победе коммунистического труда!» — а мы и не уходили.
Исключений из «коммунизма» два: беременные и кормящие женщины, дети младше 8 лет. И, пожалуй, всё.
И не надо кричать: «Ванька — эксплуататор детского труда!». Посмотрите с чего начинал «Союз борьбы за освобождение труда». 14-ти часовой рабочий день для подростков — нормально. И не только в «немытой России», а в глубоко задвинувшихся в демократию Англиях и Америках.
«Раздался второй гудок, когда он входил в фабричные ворота. Он взглянул на восток. Над ломаной линией крыш небо начало слегка светлеть. Вот и весь дневной свет, который доставался на его долю. Он повернулся к нему спиной и вошел в цех вместе со всеми».
«Он» — Джонни. «Отступник», Джек Лондон. И так было нормально не где-то в древности, а и в начале 20 века. Только мясорубка Первой Мировой и эпидемия «испанки», избавившие мир от десятков миллионов людей, от массы работников и работодателей, для которых это было «правильно», да ещё возникновение альтернативы — Советской России — изменило эту «нормальность» Западной цивилизации.
Джонни было 7 лет, когда он впервые попал на фабрику. Маленьким был. Поэтому первый год рабочий день — 10 часов.
«Перед ним над ящиком с мелкими шпульками быстро вращались шпульки более крупные. На них он наматывал джутовую нить с маленьких шпулек. Работа была несложная, требовалась только сноровка». Вот это для меня здесь — запредельная мечта.
«В жизни Джонни не было радостей. Дней он не видел. Ночи проходили в беспокойном забытьи. Остальное время он работал, и сознание его было сознание машины». Это здесь — как царство божие. Обеспечить такой уровень технологии — человечеству потребуется ещё семь с половиной веков.
Читая прелестные романы «серебряного века», переживая и сопереживая возвышенным чувствам прекрасных леди и благородных сэров нужно помнить, что все эти переживания, высоко духовные и глубоко моральные, возможность тратить время и силы на то, чтобы «ледить» и «серить» — держится на труде вот таких мальчишек. Для которых чуть светлеющее небо над ломаной линией крыш — «весь дневной свет» годами. Всю их жизнь.
Если какой-то прогрессор, вляпавшийся в средневековье, не понимает, что всё его подвиги и подпрыгивания имеют своей целью превратить существенную часть его народа вот в такие тощие, сутулые, больные «машины», сделать это превращение — существенно раньше и более массово, чем у других народов, чем в реальной истории, то он ничего не понимает. Ни в технологии, ни в экономике, ни в людях.
