Ознакомительная версия.
– Я сыт.
Внизу под ними бухнула дверь. Лют вошёл в избу и сказал:
– Слыхала, мать? Любим с хазарами удрал.
Долгождана так и опустилась на лавку… Лют сел к столу и рассказал ей и деду, что боярин Вышата сперва едва не снарядился в погоню, решив – украли сына. Но рабы видели, как Любим собирал дорожную сумку и выезжал с отцовского двора, оглядываясь по-воровски. Горько плюнул тогда старый воин, и не видать было под шапкой, много ли седины прибавилось у него в голове… Ушёл в свою ложницу и заперся в ней, и никто не смел побеспокоить его там, а дочь Нежелана прогнала перепуганного слугу и сама легла спать подле его двери…
Горе сынам Бога Яхве, не та стала мощь повелителя Тогармы, что сто или даже десять лет тому назад!
Дожденосные бури, от века животворившие степь, проливали свою ношу, что ни год, всё дальше к северу. В низовьях реки Атыла выгорали пастбища, зато верховья разбухали от влаги. Поток, через который когда-то легко переправлялись табуны, нёсся в море бешеными мутными струями, роя берега тысячи своих русл. А вокруг задыхалась от жажды опалённая земля, истрескавшаяся, потерявшая способность плодоносить…
Негде стало прокормиться обитателям великой степи. Гибли от бескормицы стада, плакали по юртам голодные дети. Тогда их отцы брали в руки оружие и отправлялись искать для них лучшего края. Народ наседал на народ, и тысячеликая живая лавина катилась всё дальше на запад. Орда за ордой взламывала границы хазарских владений, тревожила саму столицу хаканов.
Зелёным островом стоял город Атыл над рекой, давшей ему имя. Простирались вокруг виноградники и сады. Ещё крепки были каменные стены. Но уже надвигалась с востока песчаная буря по имени печенеги-кангары… А на севере и западе, населив необъятные леса, свили неуступчивые гнезда племена славян. Кое-кого из них удалось принудить выплачивать дань. И удерживать под рукой, но только до тех пор, пока эта рука оставалась достаточно сильна. Ныне и там покорности не было и в помине. И не хватало ни войска, ни военачальников, чтобы вести войну одновременно на западе и на востоке.
Была только прежняя слава. Её-то и возили послы в далёкий Кременец, надеясь, что минувшее поможет оттянуть неумолимый завтрашний день. И ведь помогло!
Как же кусал локти Чурила, думая об уехавшем Радиме и ожидая вестей. Наконец вести пришли…
Зима потела. Тёплое дыхание долетело с полудня, окутав облаками звеневшие от холода небеса. Сыпучий снег сугробов разом отяжелел, набух талой влагой. Новому морозу предстояло превратить его в наст, на горе лосю и кабану.
В сырое утро подошёл к кременецким воротам шатающийся конь… Перед самой стеной колени у него подломились. Вершник сполз с седла и, когда к нему выбежали, прохрипел:
– Князя мне!
Ему хотели помочь подняться, но он вырвался, пошёл сам. Воины повели его на Новый двор, по дороге придирчиво разглядывая незваного гостя – не замыслил ли чего…
– Вячко! – совсем неожиданно признал его кто-то. – Вячко кругличанин!
И впрямь это был Вячко, но каков! Чёрный, не то от горя, не то от мороза, заросший. Грязная повязка охватывала лоб, ноги заплетались. Увидит князя и упадёт, добравшись до цели.
С хорошей новостью в таком виде не приезжают…
Молодого князя застали во дворе. Лют держал под уздцы Соколика, Чурила как раз садился в седло. Увидя гонца, соскочил обратно наземь. Сразу почуял беду и шагнул навстречу:
– Что с Радимом?
Кругличанин отвёл глаза, с видимым трудом разжал сведённые челюсти. Чурила сгрёб его за плечи, безжалостно встряхнул:
– Да говори же!
Вячко глухо ответил:
– К тебе едет князь Радим…
– Да что с ним? – рассвирепел Чурила.
– Хазары его… постругали, – пробормотал Вячко и сел, как стоял, прямо в снег. – Сам… поглядишь… близко он уже, встречай. Если живого застанешь…
Чурила долго не раздумывал. Мигом взлетел в седло и гаркнул во всю широкую грудь:
– За мной!
Дружина ринулась к лошадям. Вячка посадили на свежего коня и потащили с собой. Поддерживали справа и слева, чтобы не выпал из седла. Авось не помрёт.
Вихрем пустились они за ворота. Впереди князь, за князем Лют, за Лютом – стремя к стремени – отроки и боярин Вышата, случившийся во дворе. Пролетели по улице, разбрызгивая талую грязь. Пешцы шарахались к заборам. Вырвались за стену и прямиком поскакали на Рось. Соступили на крепкий лёд, помеченный кое-где лунками рыболовов. И тут, рассыпавшись веером, погнали коней к полудню.
Изжелта-серое небо летело над головами, роняя редкие липкие снежинки… Когда шея Соколика залоснилась от пота, впереди замелькали чёрные точки. Подъезжавших было девять, почти все конные. Двигались они медленным шагом, оберегая двоих пеших. А те несли за шесты самодельные носилки…
Пуще прежнего погнал Чурила дымившегося коня. Радимовы люди двинулись было вперёд – пасмурный свет мелькнул на лезвиях мечей. Но узнали кременецкого князя, расступились. Он же подлетел, осадил коня и с седла нагнулся к носилкам.
На носилках лежал… не Радим, то, что от Радима осталось. Еле шевелились поверх одеяла беспомощные руки, чью прежнюю силу Чурила хорошо знал. Сплошные повязки укрывали лицо, прятали глаза…
Радим почувствовал движение вокруг и прошептал:
– Вячко, ты?
Чурила спешился. Взял его руку и едва совладал с собственным горлом:
– Тебя ли вижу в скорби такой, княже Радим?
Услышав его голос, кругличанин встрепенулся. Но приподняться не смог.
– Помирать к тебе ползу, Мстиславич… Прогонишь?
Суровые гридни снова зашагали вперёд. Чурила пошёл рядом с носилками.
– Бери нас, Чурило Мстиславич, – угрюмо сказал боярин Доможир. Как почти все Радимовы люди, он был ранен и в седле держался с трудом. – Не сражаться ему боле. Ты же после него воевода у нас первый! Бери нас, князь! Веди на хазар!
Чурила отозвался:
– Про то вечу решать… Расскажи лучше, отколь беда такая?
Он смотрел на Радима, уже понимая, какую цену заплатил тот за науку, как дорого купил поздно пришедший ум.
Доможир рассказал.
Мохо-шад проболтался, не проехав половины дороги. Вся честь, что ждала Радима в столице хазар, звалась подчинением и данью. Лёгкой данью – для мира. А самому князю жить в городе Атыле гостем у хакана. Заложником, иначе говоря.
Радим обозвал Мохо шелудивой собакой и тут же велел поворачивать назад. Но царевич обиды не стерпел. Хоть и сорвалась рыба, а просто так не уйдёт.
Распрощались хазары, сами же ночью налетели на становище кругличан. Расшвыряли полтора десятка воинов, зарубив на месте почти половину. А самого князя схватили живым. Двоих людей не пожалели для этого в отчаянной схватке. Всласть поиздевались, да и бросили умирать на снегу…
И не видать бы больше госпоже Круглице своего Радима, если бы не булгары. Крепко, знать, надоела доля заложника ханскому брату Органе… С двоими верными товарищами сбежал он от царевича Мохо. И увёз князя, разыскав его ещё живым.
Чурила шёл подле Радима, держа его руку в своей.
– Ко мне поедем, Радко. В Кременец.
Органа сидел в седле прямой как стрела, гордо уперев руку в бедро. Боярин Вышата подъехал к нему и спросил:
– Скажи… не видал ли ты у хазар нашего мальчишки… словенина?
Он до боли стиснул пальцами ремни поводьев.
– Видел, – ответил Органа. – Он чистил Мохо-шаду сапоги и коня. И пусть вечное небо покарает меня, если я не предлагал ему бежать вместе со мной. И если ему не помешала лишь собственная трусость.
Ничего не сказал боярин Вышата. Только, внезапно задохнувшись, рванул ворот, и полетела прочь дутая серебряная пуговица…
Так они и въехали в Кременец. Носилки с Радимом, Чурила, воины кременецкие и круглицкие бок о бок… Переполошённый народ выскакивал из дворов и шёл следом, словно на вече. Горестную повесть передавали из уст в уста, жалостливые жёнки утирались. Но все видели – совершилось-таки, слились наконец две совсем было потерявшие друг дружку тропы…
В Новом дворе приготовили для Радима чистую ложницу. Хотели нести его туда немедля – носилки не поворачивались в узкой двери. Тут Чурила, не отходивший прочь ни на шаг, наклонился над Радимом, да и поднял его на руки.
Лёгким, совсем лёгким показался ему злосчастный князь. Бережно шагнул Чурила за порог – не тряхнуть бы, не качнуть…
– Мстиславич… – позвал Радим. Он не понял, что произошло.
– Здесь я, – отозвался Чурила. – Ты потерпи.
Поползла вверх рука кругличанина – обнять за шею, но не дотянулась, повисла… Верные гридни топали следом, скрипя ступеньками всхода.
В ложнице навстречу князю поднялся Абу Джафар. Ни за ним, ни за иными лекарями послано не было: про всё подумать не успели. Абу Джафар пришёл сам.
– Не сердись, что я без твоего зова, Ибн Мстиландж, – поклонился учёный. – Я, впрочем, считаю, что помощь может являться и незваной…
Ознакомительная версия.
