— Надеюсь.
Помолчав, Кира задала другой вопрос, который волновал её с самого первого дня пребывания в темнице.
— Что же будет с нами?
— А ты как думаешь, девочка? — последовал угрюмый ответ. — На твоем месте я бы вспоминал молитвы за упокой. От них так точно проку будет больше.
Вересковый месяц, Верасень по Старому Календарю.
Сорок восьмой год эры Нового Бога.
— Посмотри на небо, Ир. Посмотри и запомни в последний раз, как оно выглядело. Больше ты никогда его не увидишь, — произнеся это Ану не сдержал победной улыбки.
Непокорный сын стоял на коленях перед отцом, его руки связаны за спиной, голова опущена на грудь. Разбитый и сломленный. Похожий чем‑то на его брата перед тем, как он, Ану, обезглавил его.
Очередное доказательство того, что в Заоблачном городе ему нет равных. Никто не смеет идти против своего царя. Никто, даже родной сын.
Это станет уроком для тех, кто попробует поднять против него меч.
Ир посмотрел на отца.
— Убьешь меня? — насмешливо спросил он. — Скормишь своим питомцам? — кивнул в сторону гончих, замерших подле трона.
Ану медленно поднялся со своего места, сделал несколько шагов к Иру.
— Нет, — ответил он. — Слишком просто. Ты заслуживаешь иного наказания.
На секунду Ир пришел в замешательство. Он растерянно смотрел на отца, а потом его взгляд упал на зеркало, стоящее в углу. И странная улыбка коснулась разбитых губ.
— Ты так предсказуем, отец.
Ану дал знак солдатам поднять пленника с пола. Ира поставили на нетвердые ноги и поволокли к зеркалу. Придворные провожали его испуганными и в тоже самое время полными любопытства взглядами.
Смотрите, пока есть возможность.
Смотрите, как падают те, кто почти добрался до вершины.
Чем выше заберешься, тем более падать.
Запомните это, жители божественного чертога. И не забывайте.
— Последнее слово? — насмешливо поинтересовался Ану у сына.
Тот стоял перед зеркалом, глядя на своё собственное отражение. Страх холодной и скользкой змеей свернулся к груди, но Ир не подал виду. Он повернулся к Ану и проговорил:
— Когда‑нибудь я выберусь оттуда. И ты пожалеешь, что не прикончил меня, — у Ира вырвался смешок. — Это еще не конец, отец… Запомни мои слова.
Веста открыла глаза и уставилась на темный балдахин над головой. Очередной сон. Очередное воспоминание Ира. Чем ближе день Красного Солнца, тем чаще она видит отрывки из его прошлого.
Ведьма села в кровати. За окном тусклым коралловым оттенком разливался закат. Уже третий, который она встречает в стенах этого дома.
Доминик запер её в комнате. Никого не впускать, кроме Ру. Никого не выпускать. Дар слишком ценная пташка, чтобы упустить её из виду еще раз.
Слуги теперь побаивались гостью. Стоило слезам в тот вечер прекратиться, как Веста буквально потеряла голову от гнева. Дворецкий потом жаловался Доминику, перечисляя, какие от девчонки убытки. Она и посуду разбила, и вазу старинную, а еще пыталась окно сломать и выбраться, да только без толку.
Еду приносил ей Ру. Ставил поднос у кровати и молча уходил. Потом вечером забирал его нетронутым. Сам Доминик пришел к дочери только один раз. В последний вечер перед ритуалом.
Веста даже не повернулась в его сторону, продолжая неподвижно лежать под одеялом. Доминик остановился рядом с постелью, засунув руки в карманы. Глядя на дочь, он вспомнил тот последний вечер, когда он виделся с женой. Вивиан точно также лежала, отвернувшись от него. Позже ему рассказали, что она даже не пыталась побороть болезнь. Южный пот стал для супруги избавлением от разочарования в муже.
«Не южный пот её убил, а разочарование в человеке, которого она любила», — так ему сказала Веста, и эти слова никак не хотели выходить из головы.
— Дар достигнет пика завтра, — проговорил Доминик спустя несколько минут молчания. — Тогда я и проведу ритуал.
— Я надеюсь, оно того стоит… — отозвалась глухо Веста. — Ты ведь приложил массу усилий, чтобы заполучить Дар.
— Всё именно к этому и шло.
— Тебе лучше знать.
У Доминика вырвался тяжелый вздох. Такое он уже однажды услышал в ответ. Давным — давно. Даже сказано было с похожими интонациями.
Колдун еще немного потоптался на месте, а затем ушел. Веста слышала, как постепенно затихают в коридоре его гулкие шаги.
Ведьме ничего не оставалось, как смириться с неизбежностью. Ей уже никто не поможет. Орден уничтожен, все его члены убиты, и Саймон в том числе, Сет скорее всего тоже мертв, Дана давно покоится в земле… А сама она не в силах выбраться. Не в этот раз. Да и надо ли, если колдун всё равно её разыщет?
Накинув на плечи платок, она стояла перед окном и смотрела возможно на последний закат в своей жизни.
Завтра всё кончится. В этой древней истории наконец‑то будет поставлена точка. И пленник, томимым жаждой мести, обретет долгожданную свободу…
* * *
Эдда не зря называли Всезнайкой. Он знал, наверное, каждую собаку в Тимаре. И до него доходили такие новости, что некоторые люди были готовы выложить за них звонкую моменту, а некоторые наоборот — заплатить, чтобы никто их больше не услышал. Эдда Всезнайку найти несложно. Тем, конечно, кто знает, где его искать.
А Вигго знал.
Всезнайка как‑то задолжал ему. И по мнению Вигго, пришло время расплатиться за долг сполна.
Это был поздний вечер. Эдд зашел к «Трем Кошкам» промочить горло. Как обычно бывает, встретив знакомых, одним стаканом всё не обошлось, и спустя некоторое время довольно пьяный Эдд направился домой.
Он брел, пошатываясь, по узенькой Лунной улочке и совершенно не замечал, что следом за ним крадется тень. Только примостившись за мусорными кучами, чтобы справить нужду, Эдд почувствовал на себе чужой взгляд. Но обернувшись, он никого не заметил, кроме ворона. Внимание птицы привлекли объедки. Ворон поднял голову, взглянул на него и каркнул. Это было так неожиданно, что Эдд вздрогнул и испачкал себе сапоги.
— Отверженный тебя… — и сразу же замолчал, почувствовав холодный укол стали между ребер.
— Рад тебя видеть, Эдди, — раздался над ухом до боли знакомый тихий голос. — Сколько лет, сколько зим…
— Вигго? — испуганно переспросил он. — Разве Маркус и его ребята не прикончили тебя?
— Раз уж ты первый завел об этом речь… Давно хотел поблагодарить тебя, Эд, за это, — вор прижал острие кинжала сильнее. — Рад был узнать, что ты с легкостью продал меня Маркусу за тридцать золотых. Мне очень даже льстит это цена.
