— Я только вернулась домой, а этот дворец уже начинает давить мне на голову, — пробормотала себе под нос девушка и неспешным шагом двинулась дальше по коридору.
В западном крыле дворца, где располагались личные комнаты женщин, хетай-ра быстро отыскала свои старые покои. Два помещения, соединенных небольшим переходом и лестницей, представляли собой спальню и рабочий кабинет, обставленные без особенной роскоши. Там практически ничего не изменилось с момента ее побега: толстый слой пыли на драпировках, куча исписанного и изрисованного пергамента, разбросанного на столе, старые ножи для тренировок и кипы зачитанных книг из личной библиотеки правительницы. Видимо, после того как Лантея покинула Бархан, в ее личные покои слуги так и не рискнули заходить, все еще памятую о нелюбви дочери матриарха к незваным гостям на ее территории.
Наскоро самостоятельно сменив постельное белье и кое-как отряхнув от пыли некоторые личные вещи, девушка устало упала на подушки, подтянув к себе поближе принесенный фонарь. Некоторое время она просто в молчании наслаждалась танцем запертых в сосуде светлячков. Оглушающая тишина дворца, погруженного в сон, давила ей на уши, но еще больше давили нелегкие мысли, спутанные в единый клубок проблем. Отношения с верным спутником трещали по швам, мать и сестра, кажется, готовы были растерзать блудную дочь, вовсе не обрадовавшись ее возвращению, а младший брат вел себя подозрительно, судя по всему, пытаясь втереться в доверие к Лантее, следуя чьему-то приказу.
И нельзя было надеяться ни на кого в этом городе, кроме себя самой.
Взор хетай-ра упал за кровать, где неряшливой грудой были свалены старые письма тети, которые Чият присылала племяннице после ухода из Бархана. В дорогу она забрала одного из почтовых орлов и, приучив его к новому месту, часто отправляла обратно в пустыни с длинными и обстоятельными письмами для юной Лантеи, где тетя красочно описывала свое путешествие, рассказывала о Залмар-Афи и своей новой жизни. В этих посланиях было столько восторга и вдохновения, что девушка часто зачитывала пергамент до дыр, проникаясь эмоциями Чият.
С нежной грустью взяв в руки некоторые из потрепанных писем, хетай-ра вгляделась в ровные строки. Иероглифы, выведенные знакомым аккуратным почерком тети, на секунду всколыхнули в груди Лантеи приглушенную печаль. Теперь это было все, что осталось племяннице на память от Чият — старые письма, тонкая лента и терпкая горечь утраты.
Разве должно было все случится именно так? Нежно любимая тетя умерла вдали от родного дома, в одиночестве, в своей прогнившей избушке посреди дикого леса. И это был именно тот конец, который она предпочла для себя, когда могла все рассказать племяннице и провести последние отмеренные ей богиней дни в обществе Лантеи, которая бы позаботилась о больной. Девушка никак не могла найти объяснение поступку Чият, и оттого у нее на душе становилось все тоскливее. Будто это была ее вина, что тетя решила так поступить…
Провалявшись некоторое время на кровати и постоянно неосознанно поглаживая зеленую ленту, повязанную на запястье, хетай-ра в конце концов собрала силы в кулак и приняла сидячее положение. Нужно было привести себя в порядок, осмотреть раны и обдумать собственные дальнейшие действия: как можно было вернуть утраченное доверие Ашарха и что следовало рассказать городскому собранию о мире за песками.
Сбросив свою изорванную и испачканную одежду, Лантея облачилась в легкий шелковый халат и принялась ощупывать собственное тело. За ухом ныла длинная ссадина, полученная еще во время сражения с горными тварями на Мавларском хребте. Затягивалась она неохотно, и кожа по краям слегка опухла, пронзая голову резкой болью каждый раз, когда девушка касалась пальцами этой царапины. Где-то на макушке еще не рассосалась твердая шишка, оставленная рукоятью гладиуса Саркоза, когда общинник пытался оглушить свою противницу. Можно было сказать, что удача тогда оказалась на стороне хетай-ра, ведь выйти из подобного сражения с единственной шишкой — это даже звучало удивительно. Особенно если учитывать, что сражаться Лантее приходилось кухонным ножом.
Слегка распустив халат и оголив плечи, девушка вгляделась в ожоги, которые теперь до конца жизни должны были служить для нее дурным напоминание о посещении Италана. Во многих местах уже отходили корки, темными бляшками образовавшиеся поверх заживавшей кожи. Там, где струпья оторвались, виднелись бордовые шрамы, которые еще совсем нескоро должны были побелеть до обычных рубцов.
В этот момент в коридоре рядом с комнатой послышались легкие шаги, через мгновение завесь сдвинулась, а в помещение величественно и неспешно ступила матриарх. На ней был накинут все тот же роскошный халат, в котором она предпочитала вечерами гулять по дворцу. Шелк темно-зеленого оттенка — традиционного цвета правящих семей Барханов — складками опускался до самого пола. В руках женщина держала хрупкий поднос, уставленный пиалами, блюдами и запотевшим графином с холодным травяным напитком.
— Что ты хотела, мама? — сухо поинтересовалась Лантея, накидывая халат обратно на плечи. — Я еще не успела привести себя в порядок и сходить к горячим источникам.
Матриарх молча подошла к столу, оставила на нем поднос и после опустилась на кровать рядом с дочерью. Холодными длинными пальцами она сдвинула ткань с плеча девушки и коснулась подживавших ожогов, которые не ускользнули от ее внимательного взгляда.
— Кто посмел так изуродовать дочь матриарха?
— Это уже не важно. Я отомстила им.
— Это ведь были иноземцы, не так ли? Такие же как тот мужчина, с которым ты пришла? — вкрадчиво поинтересовалась женщина.
Отстранившись от ледяной руки матери, Лантея поднялась на ноги и подошла к столу. Оглядев поднос и выбрав из всей снеди простую лепешку из лишайниковой муки, девушка присела на край каменной столешницы. Пальцами отрывая от хлеба небольшие куски, она по одному отправляла их в рот и все это время не сводила с матриарха задумчивый взгляд.
— Не хочешь мне отвечать?.. Я ведь не так тебя воспитывала, дочь.
— Я давно уже не ребенок. И не собираюсь тебе покорно во всем подчиняться. Это удел Мерионы, — спокойно парировала юная хетай-ра.
— Но ведь я все еще остаюсь твоей матерью и твоим матриархом.
Женщина говорила неторопливо, растягивая слова. Она сидела на шкурах, небрежно брошенных поверх кровати, опираясь на руки и бесстрастно разглядывая дочь, которую не видела больше двух лет.
— Если ты намерена давить на меня подобным образом, то, скажу сразу, ты не получишь ничего, кроме моего молчания и презрения.
— Я не хочу давить. Совсем нет. Мне лишь хотелось просто поговорить со своей дочерью, услышать ее рассказ о посещенных дальних странах и ничего больше. Я слишком многого прошу? — спросила матриарх, вскинув брови.
Отложив в сторону недоеденную лепешку, Лантея хмуро взглянула на мать. Она всегда воспринимала ее как властную, но бесконечно мудрую женщину, которая, впрочем, в любой момент могла надавить на больную точку и вытащить из собеседника все, что ей требовалось.
— Я не уверена, что сегодня хорошее время для подобной долгой беседы. Я устала с дороги, а негостеприимное приветствие и остальные проблемы забрали у меня все оставшиеся силы, — ответила девушка. — Так что, если ты не против, мама, я бы предпочла отдохнуть этой ночью.
— Не надо играть моим любопытством, дорогая. Ты знаешь, я никуда не уйду, пока не получу то, за чем сюда явилась, — сказала матриарх и похлопала ладонью по кровати рядом с собой.
Лантея страдальчески поморщилась, но все же послушно села по левую руку от матери. Ее недельный лимит энергии для скандалов был исчерпан еще благодаря Ашарху. А требовательность правительницы Бархана никогда не знала границ.
Мать и блудная дочь беседовали достаточно долго. За холодным травяным настоем разговор проходил неторопливо. Больше всего матриарха, конечно же, интересовал мир за пределами песков, таинственный спутник Лантеи и подробности ее долгого путешествия. И далеко не сразу эта властная женщина решилась узнать подробности о гибели своей сестры.
