- Дык, как же можно, - мужчина озадаченно похлопал глазами, - она же ведьма, ещё, оборони справедливость, заколдует вас, что я потом Элеасу скажу?
Нет, всё-таки надо решать вопрос о повсеместном просвещении, от этих дремучих суеверий скоро житья никому не будет! Я медленно выдохнул, разжал невольно стиснувшиеся кулаки и кротко заметил:
- Я – инквизитор. Магия ведьм, чародеев, ворожеек и прочих колдунов на меня не действует, поэтому бояться нечего. Это понятно?
Честно говоря, магия на меня действует, как и на всех прочих за редким исключением, просто инквизитор, в отличие от простого обывателя, способен почувствовать возрастание магической активности, определить направление волшебного потока и сплести ответное заклятие или поставить щит. Только вот стражнику всего этого я рассказывать, разумеется, не стал, а то мало ли, вдруг он заупрямится и категорически откажется оставлять меня с Вероникой наедине. А объясняться в присутствии посторонних мне не хотелось, да и ей, полагаю, тоже.
Мужчина озадаченно посопел, пару раз шмыгнул носом, побренчал защитным амулетом (самый простой, лишь прямой магический огонь один раз отразить сможет, на более сложные заклинания его сил уже не хватит) и, наконец, решился:
- Ладно, раз вы просите, то я, так уж и быть, выйду. А вы, коли что не так, не геройствуйте, кричите, я туточки, под дверью буду.
Стражник вышел, заботливо закрыв за собой дверь и наверняка прислонившись ухом к специально оставленной щёлочке, дабы после дежурства потешить своих приятелей свежей байкой про инквизитора и ведьму. Что ж, его любопытство вполне понятно и объяснимо, не будем же разочаровывать человека. Я достал из кошеля на поясе щепоть золотистого порошка, бросил его в сторону двери, шепча заклинание. Всё вокруг подёрнулось едва заметной золотистой пеленой, а я впервые за всё время, что провёл в крепости, удовлетворённо улыбнулся. Отлично, теперь стражник будет слышать лишь обычный формальный допрос арестованной, а мы сможем спокойно побеседовать. Разумеется, о том, что произошло в Лихозвонье, я не собирался ворошить давно забытое прошлое!
- Ты всё-таки стал инквизитором? – Вероника слабо шевельнулась, звякнув оковами. – Представляю, как радовалась этому твоя матушка.
Губы чародейки изломала странная усмешка, глаза сверкнули. Моё обострившееся за годы службы чутьё упорно кричало, что между моей матерью и бывшей невестой явно что-то произошло, что-то, о чём обе дамы предпочли не рассказывать мне. Я и раньше знал, что матушка не в восторге от моего выбора, она упрямо твердила, что Вероника мне не пара, она не любит меня, ей нужна только моя магия, моё богатство и положение в обществе, но долгое время я ей не верил. Да что там, после исчезновения Вероники я прямо обвинил свою родительницу в том, что это именно из-за её происков моя любимая пропала, и ушёл из дома, решительно оборвав все связи со своими родственниками. Через два года, когда я уже получил звание инквизитора, общение наладилось, но за рамки формальной вежливости больше не выходило. И вот сейчас Вероника косвенно подтвердила, что мою матушку знала не только с моих слов.
- Почему ты тогда ушла?
Чародейка вздрогнула, словно на её едва прикрытые порванным рубищем плечи обрушился раскалённый кнут, опустила голову и невнятно пробормотала:
- Так надо было.
Шикарный ответ, а главное, такой содержательный, после него всё сразу стало понятно! Я фыркнул, присел перед Вероникой на корточки, пытаясь заглянуть ей в глаза:
- Моя матушка приказала тебе уехать?
Молчание, глухое и давящее, словно осклизлые стены каменного мешка. Мда, теперь я понимаю бешенство палачей, пытавшихся добиться признания. Я окинул взглядом многочисленные раны, ожоги, язвы и решительно вытащил из-за пазухи своё самое величайшее сокровище: язык пламени дракона, подаренный мне Эриком. Виновата Вероника или нет, я не хочу, чтобы она страдала от боли и холода. Тихо чпокнула плотно загнанная в горлышко небольшого стеклянного пузырька пробка, крохотный язычок пламени вырвался на свободу и любопытно заскакал у меня по пальцам. Я плавно, как учил меня молодой дракон, впитал его в ладонь, а затем резко дунул в сторону Вероники, выпуская не только целебное пламя дракона, но и часть своих жизненных сил. Чародейка испуганно вздрогнула, попыталась заслониться закованными в кандалы руками. После вспышки огня (я забыл зажмуриться) темнота в камере казалась непроницаемой, зато я услышал удивлённое аханье Вероники. Значит получилось, все раны, ушибы и прочие следы пыток ушли без следа.
- Как? – пролепетала Вероника, недоверчиво крутя у себя перед глазами восстановившимися кистями, вытягивая вперёд то одну, то другую ногу.
По губам девушки скользнула знакомая до боли в сердце улыбка, которая тут же сменилась настороженностью и глухой тоской:
- Зачем? Всё равно меня через четырнадцать дней казнят.
- Во-первых, через тринадцать, включая сегодняшний. А во-вторых, казнь состоится только в том случае, если будут собраны неопровержимые доказательства твоей вины.
Вероника подалась вперёд, напряжённо глядя мне в лицо, словно пытаясь то ли уловить скрытую насмешку, то ли прочесть что-то, оставшееся невысказанным.
- Почему ты мне помогаешь?
Я мысленно от всего сердца возблагодарил своего наставника, учившего меня при любых обстоятельствах не терять самообладания и сохранять полнейшую невозмутимость, дабы никто ничего не смог разглядеть в ровном, словно лесное озеро, лице настоящего инквизитора.
- Ты ошибаешься. Я не помогаю тебе. Я призван восстановить справедливость.
Отлично сказано. Теперь самое главное – самому в это поверить. Вероника, даже если и не поверила, спорить не стала, вздохнула негромко, голову опустила и медленно отодвинулась в угол, сжимаясь в комочек. Я прицыкнул на некстати решившую пробудиться жалость и ровным тоном, коим и надлежит инквизитору вести допрос обвиняемой, вопросил:
- Вероника, это ты прокляла жителей города?
Вообще подобные вопросы можно смело отнести к числу риторических, поскольку, как показывает мой личный опыт и изучение всевозможной литературы по данной теме, никто и никогда честно на подобные расспросы не отвечал. Подозреваемые или молчали, или отпирались до последнего, порой отрицая даже очевидные улики. Вот и Вероника не стала исключением, головой покачала, даже взглядом меня не удостоив:
- Нет, я никого не проклинала.
- Хочешь сказать, тебе понравилось, когда тебя кузнец… - я споткнулся, заменил режущее горло слово на менее болезненное, - лапал?
По губам Вероники промелькнула тень горькой усмешки:
- Он меня не тронул.
Угу, охотно верю. Неужели эта чародейка до сих пор считает меня наивным идиотом, которому можно вешать на уши любую лапшу, всё равно не заметит?!
- Хочешь сказать, он показывал тебе кратчайший путь домой, зажимая рот и утаскивая в кусты?!
Мрак, чувства опять вырвались из-под контроля, выплеснув слишком много яда и боли в вопрос, которому полагалось быть всего лишь холодной насмешкой. Вероника всегда была наблюдательной, вот и теперь её чёрная бровь знакомо изогнулась, а в голосе прозвучала давно забытая нотка лукавства:
- Мне кажется или господин инквизитор изволит ревновать?
- Ещё не хватало, - совсем по-мальчишески фыркнул я и мысленно отвесил себе здоровенную затрещину, ещё и ведро холодной воды за шиворот вылил. – Не люблю, когда мне лгут, изображая святую невинность.
Глаза Вероники вспыхнули и погасли, словно небо закрыли непроницаемые свинцовые тучи, плечи поникли, от возродившегося было лукавства не осталось и следа.
- Я смогла вырваться от кузнеца, он мне ничего не сделал, потому и проклинать его или ещё кого-то в Лихозвонье мне не было никакого резона.
Что ж, за неимением ничего иного примем за правду услышанное и зададим последний для первого разговора вопрос:
- Как ты считаешь, кто мог наслать проклятие на жителей Лихозвонья?
Этот вопрос тоже можно отнести к числу риторических, его цель не добиться правды, а очертить примерный круг подозреваемых, естественно, не вычёркивая из оного и допрашиваемого. Обычно обвиняемые соловьями заливаются, стремясь очернить всех вокруг и тем самым обелить себя, но Вероника смогла меня удивить. Услышав вопрос, она вздрогнула, словно я её со всей силы ударил, вскинула на меня лихорадочно заблестевшие глаза, даже губами шевельнула, готовясь что-то сказать, но потом вдруг резко сникла, закрылась, снова отодвинулась в тёмный угол и неохотно пробурчала:
