Подбрасываю пятак и ловлю. Решка? Разжимаю кулак — да, решка.
Я подбросил монету, наверное, раз двести — и ни разу не ошибся. Как это объяснить, черт возьми? Каждый раз, когда монетка только начинала свой путь вверх, я уже знал, как она упадет. Это что, получается, я могу предсказывать будущее?
Вместе с тем, я почему-то не предсказал тот жуткий удар невидимым грузовиком, который нанес мне тощий, уперев растопыренную ладонь мне в грудь. Я не смог предсказать неожиданную атаку Брунгильды после того, как ударил ее отверткой: только оглянувшись, я увидел, что она уже на ногах и несется на меня. Да и ногой в голову от нее я тоже отхватил… Странно это как-то.
Я продолжил бросать монетку и безошибочно угадывать исход. Ну и как это так? Предсказание будущего — ну несерьезно же… Кодовая фраза — я знал ее раньше. Палец? Ну, он очень экспрессивно тыкал в меня пальцем, я мог бы подсознательно помнить о том, что магия существует. Замки и пароли? Нереальный фарт. Уворот от дротика? Восприятие на грани инстинкта, подстегнутое адреналином. Монетка? Моментальный бессознательный расчет траектории. Я угадал, какие блюда скрыты под крышками — запах. При этом я ни разу не предугадал, что именно скажут в следующий момент мои собеседники, как не знал, что в дверь постучит служанка с ужином. Даже когда она постучала, я не знал, что это служанка. То есть — нет, я не предсказываю будущее. Тут что-то другое.
Я закрыл глаза, потряс монетку в кулаке, подбросил, поймал — орел. Открываю глаза — линкор мне в бухту, действительно орел.
Несколько следующих попыток дали тот же самый результат: я все угадал. Как такое возможно?!
Сидя в кресле, я задумчиво вертел монетку в руке. Даже если я допущу возможность предсказывать будущее — я слишком многого не смог предсказать.
Ладно, утро вечера мудренее. Я растянулся на кровати, вспомнил, что держу монетку в руке, и большим пальцем пульнул ее в кресло. Не знаю, что ждет меня завтра — ну, хоть встречу день завтрашний отдохнувшим…
Я закрыл глаза и вдруг подумал, что не знаю, как упала монетка.
Чуть погодя я сел в кровати, подпер голову кулаком и задумчиво посмотрел в сторону кресла. Когда я подбрасывал монетку и ловил — заранее знал, как она упадет. Теперь же — не знаю. Хм…
Я аккуратно, чтобы не потревожить заживающие ребра, встал с кровати, двинулся к креслу и внезапно понял: орел.
И да, я снова угадал. Черт знает, что за хрень…
* * *
Спал я плохо. Мне снилась вода — много воды. Я зачем-то раз за разом нырял вниз, в темноту, к стоящему на дне автобусу, и тащил наверх все, что попадалось в руки, преодолевая классическое для кошмарного сна сопротивление всего и вся. Неоткрывающиеся двери, небьющиеся стекла, непослушные тела утопленников, тянущая на дно тяжелая одежда, панические гребки в попытке достичь поверхности и глотнуть воздуха — все смешалось в холодный, липкий калейдоскоп. Я нырял и нырял, вытаскивая из грузовика — стоп, раньше вроде был автобус? — все новых и новых утопленников, и плакал, обнаружив, что на поверхности человеческие тела раз за разом превращались в спинки сидений, сумки и баулы, а затем нырял снова и снова, загребая воду наливающимися свинцом руками… Вот еще одно тело, я тащу его наверх, ныряю, с трудом погружаясь все глубже, тащу еще одно — но теперь все тянет меня вниз, на дно. Но я должен, должен, должен… Кто-то сверху хватает тело и тащит, я его отпускаю — у меня больше нет сил держаться за него. Вода холодная, но мне не холодно… Внизу не холодно и спокойно…
Из этого кошмара меня вырвал зуммер. Я открыл глаза, протянул руку и нащупал прямоугольный корпус внутреннего телефона, который выглядел, как обычный смартфон, но при этом сочетал в себе функции как переговорного устройства, так и пульта управления кондиционером, телевизором и замком на двери.
— Алло?
— С добрым утром! — раздался бодрый женский голос. — Вас беспокоит офис графа Айзенштайна. Его светлость ждет вас для важного разговора!
— Понял. Иду.
Я набросил халат, сунул ноги в тапочки и пошел к двери.
Охранники уже ждали меня в холле возле моей комнаты, и я заметил, что теперь большое «ружье» только у одного из них. Наверное, это хороший признак.
— Нам сюда, — указал один.
Следуя их указкам, я добрался до той же самой комнаты, что и вчера, при этом оба охранника остались снаружи.
Внутри меня ждал тот же самый набор лиц, что и в прошлый раз, но без помощника по имени Кеплер, и охранник только один. И, что интересней всего, и граф, и его сыновья не то чтоб откровенно улыбаются, но лица у них как-то посветлей стали в сравнении со вчерашними серьезно-озабоченными минами.
— Доброго утра, ваша светлость, господа, — сказал я.
— И вам того же, садитесь… герр Нойманн.
— Быстро же вы установили мою личность… и?
— И она нас очень радует, герр Вольфганг Зигфрид Максимилиан Нойманн фон Дойчланд. Эрих, зачитай основное.
Эрих взглянул на планшет и кашлянул.
— Зигфрид Нойманн, полное имя при рождении Вольфганг Зигфрид Максимилиан Нойманн, год рождения тысяча девятьсот девяносто седьмой. Рядовой корпуса морской пехоты Рейха, проходил службу на средиземноморском лайнере «Эльзас». Семь месяцев назад в составе своего подразделения защищал пассажиров лайнера от абордажной команды вражеской подводной лодки. После отражения атаки спрыгнул с лайнера на погружающуюся подводную лодку и сбросил в люк глубинный заряд, но был убит ответным огнем и ушел под воду вместе с подлодкой. Подводная лодка из-за взрыва глубинного заряда внутри пустила течь, приняла на борт воду и легла на дно в десяти милях от места боя, где и лежит по сей день. Тело рядового Нойманна найдено не было: его спасательный жилет активирован не был, так что тяжелый бронекостюм утащил его на дно. За проявленные в бою героизм и отвагу Зигфрид Нойманн был посмертно награжден Железным Крестом и титулом «фон Дойчланд»[2].
Я задумчиво забарабанил пальцами по столу. Сам рассказ полон странных деталей, например, с каких это пор подводки берут корабли на абордаж, да еще и пассажирские лайнеры, и как один человек может спрыгнуть куда-то, таща на себе тяжеленную глубинную бомбу? Однако есть и куда более важные и странные моменты.
— Хм… А это не может быть совпадением? Если этот самый Нойманн был убит и упал за борт, и не был найден — то, может быть, это не я? Как бы я мог со дна морского попасть аж сюда?
— Хороший вопрос, но совпали все антропометрические данные, — ответил Эрих. — Лицо, рост, телосложение, цвет глаз, цвет волос, отпечатки пальцев, баварский акцент — и даже осколочное ранение головы.
— Брат-близнец исключается?
— Нойманн был круглым сиротой без единственного родственника, его родители погибли в железнодорожной катастрофе, в которой уцелел сам Нойманн, тогда трехлетний мальчик. Кроме того, у близнецов не совпадают отпечатки пальцев… Вы в лаборатории стреляли из двух пистолетов одновременно?
— Да.
— У Нойманна в личном деле указано, что он сдал нормативы по стрельбе из двух пистолетов на «отлично». Морскую пехоту этому учат. Вы убили двух охранников в рукопашном бою — это тоже один из важнейших навыков морской пехоты. Наконец, место вашего ранения совпадает с тем, что видно на видео с нашлемной камеры сослуживца Нойманна.
Он протянул мне планшет, и на нем я увидел видеоролик, снятый с борта лайнера. Человек в черном боевом костюме и в очень характерной немецкой каске бежит по поверхности медленно погружающейся подводной лодки, добегает до люка, все еще открытого, и стреляет длинной очередью из оружия, очень похожего на знаменитый «штурмгевер-44», затем бросает автомат, выхватывает из ременного крепления массивный продолговатый предмет, габаритами напоминающий контейнер от противогаза, выдирает чеку и швыряет в черноту люка. В тот же миг внутри видно отблеск дульного пламени, у автоматчика от каски отлетают куски металла, он падает назад на прямых ногах. Люк закрывается, но затем крышка буквально улетает ввысь в столбе дыма и пламени. Волны смыкаются над подлодкой и лежащим на ее палубе Нойманном.
