и двинулся прочь в сторону предместья. Он облегчённо вздохнул. Вот если бы тот пошёл в город, то было бы худо.
Заметив Кендага, к нему подошли двое его земляков. Начались обычные в таком случае разговоры. Не очень-то хорошо понимавший тайгетский язык Джучибер держался в стороне, то рассматривая городские укрепления, то разглядывая прохожих. Этот город был самым большим из тех, что ему до сих пор доводилось видеть.
Едва солнце перевалило полуденную черту, как их повели в габарию, где размешались казармы войск местного гарнизона. Габария располагалась в самом городе, отделённая от него высокой стеной из необожженного кирпича. Внутри находилась обширная прямоугольная площадь, мощённая булыжником и каменными плитами. С каждой стороны возвышалось по две двухъярусных каменных казармы, а противоположную от ворот сторону площади замыкало здание войскового Приказа, увенчанное высокой сторожевой башней.
Всего в крепости обычно помещалось до семи тысяч человек местных войск, но сейчас здесь было от силы четыре. Два неполных пехотных сабрака и две хоругви конницы несли охранную службу в Алане. Остальные были ратниками городской стражи, судебными приставами и воинскими послушниками Братства Богини. Последние были представлены отдельной тагмой, состоявшей из четырёхсот пятидесяти воинов.
Набранных наёмников и добровольцев отвели в первую слева от ворот казарму, где формировалось новое подразделение. Ченжерские сабраки состояли из трёх тагм по пятьсот десять строевых воинов в каждой.
Пока они шли к крепости, Кендаг объяснил Джучиберу, что они попали в тагму щитоносцев, которых ченжеры выдвигают в первый ряд, где больше всего несут потери, ибо на них приходится основной удар противника. Затем, во втором ряду сабрака находились копейщики, вооружённые длинными совнями, которые, собственно, и вели рукопашный бой, прикрываемые щитоносцами.
И, наконец, воинами третьего ряда были стрелки с двойными самострелами. Они буквально засыпали своими болтами любого противника, зачастую выигрывая битву до того, как наступит рукопашный бой. Кендаг, в молодости участвовавший в битве при Кампо, рассказал Джучиберу, что большая часть тайгетских воинов даже не смогла добраться до передних рядов ченжеров. Их всех расстреляли из самострелов.
Они едва успели разместить свои пожитки, как десятники и ментархи погнали их на построение, после чего рыхлый строй новобранцев отправился на оружейный склад. Там им подобрали низкие чешуйчатые шлемы с нащёчниками и наносниками для защиты лица. Каждый получил в своё распоряжение большой, окованный по краям, овальный сужающийся к низу щит с бронзовым умбоном в середине, и пехотную совню на коротком, всего лишь в рост человека, бамбуковом древке.
Джучибер с любопытством осматривал полученное оружие и доспехи. Совня представляла собой копье, с длинным слегка изогнутым однолезвийным наконечником, которым можно было одинаково колоть и рубить. Примерно чуть выше середины древка находилась оплётка из кожи. Позднее Кендаг объяснил ему, что если держать руку под оплёткой, то совней очень удобно пользоваться как коротким копьём. Если же боец хотел действовать ей как мечом, то он брался за укреплённую кожаными ремешками часть древка.
Кораценовый шлем, по его мнению, был гораздо хуже, чем тот, который он оставил в Барге, а щит, хотя и закрывал тело от подбородка до колен, был тяжёл и неудобен.
Кендаг долго и упорно беседовал с начальником склада, пожилым одноруким ветераном, и за последние четыре золотых ютера купил право взять в долг две тайгетские кольчуги вместо положенных им чешуйчатых панцирей.
Всего их с коттером долг составил восемьдесят четыре ютера с условием, что каждый из них в случае гибели другого берёт на себя часть долга покойного. Казначей сабрака, которого позвали в свидетели залога, согласился удерживать половину их жалования в счёт оплаты до тех пор, пока они не погасят долг за кольчуги.
После этого они вернулись обратно в казарму, которая отныне становилась их домом. Джучиберу, выросшему среди простора вольной степи, больше всего не понравилось то, что приходилось спать в каменном здании. Ему казалось, что массивные стены и потолок давили на него. Поэтому несмотря на все уговоры Кендага, первую ночь он провёл в коридоре возле выхода из казармы. Впрочем, остальные устраивались, кто как мог.
На завтрак и обед давали фасолевую похлёбку или ячменную кашу, ужина как такового не было, ибо считалось, что есть на ночь вредно. Кроме того, каждый день им выдавали по три рисовые лепёшки. Мясо, вино, сыр и другие продукты можно было приобрести у торговцев, которых по утрам впускали на один час к зданию войскового Приказа. Каждый десятый день воинов отпускали в город, правда на новобранцев эта привилегия не распространялась.
Джучибер и Кендаг прожили в казарме, которая постепенно наполнялась новенькими, четыре дня. На пятый день сотники и тагмархи выгнали всех на площадь и построили в колонны. Командиры быстро доложили тайчи сабрака Шибэру о готовности к походу и ворота крепости с протяжным скрипом распахнулись перед ними.
Впереди шла хоругвь кливутов, а за ней, грохоча щитами и бряцая бронёй, тянулась железная змея пехоты, над которой блистал стальной лес совней. Всего тысяча восемьсот тридцать пеших и конных воинов. Следом за войском катился обоз, после которого шла отдельная сотня бойцов, набранная из послушников Братства Богини.
Они быстро миновали городские предместья и пригороды. Широкая, выложенная каменными плитами и брусчаткой, дорога тянулась на закат в сторону невысоких Тыйских гор. Войско шло по дороге среди возделанных полей и ухоженных садов. Здесь, трудолюбивые кулбусы, выращивали просо, рис и овёс. Иногда попадались поля, засеянные ячменём. С огородов, горожане и местные землевладельцы-кливуты получали морковь, свёклу, знаменитую аланьскую капусту и другие овощи.
Ченжеры позволяли кулбусам забирать десятую часть всего урожая или возделывать для себя крохотный клочок поля. По замыслу чиновников и землевладельцев это должно было привязать кулбусов к месту и сделать побеги менее соблазнительными. Хотя, сказать по правде, бежать было некуда.
Каждую весну большинство кулбусов на себе распахивали поля, ибо волы были дороги, и не каждый земледелец мог позволить себе платить подать за их использование. Летом они пропалывали всходы, таскали воду для поливки, оберегали посевы
