Он поднял голову, посмотрел на женщину и робко улыбнулся.
— Привет, Элли.
— Привет, Норт. — Она положила полено и принялась зажигать лампы, не поворачиваясь к Норту спиной.
— Меня коснулась рука Господа, — вскоре сказал он. — Я больше не умру. Так он сказал. Он обещал мне.
— Повезло тебе, Норт. — Дрожащие пальцы упустили лучину, и Алиса подняла ее.
— Хотелось бы мне бросить жевать траву, — проговорил он. — Нет больше для меня в этом радости. Негоже человеку, которого коснулась рука Господа, жевать траву.
— Что ж ты не бросишь?
Собственное озлобление удивило и напугало Алису, заставив вновь увидеть в Норте не столько дьявольское чудо, сколько человека. Экземпляр, представший ее глазам, являл собой довольно грустное зрелище: он был одурманен лишь наполовину и выглядел виноватым и пристыженным. Бояться его она больше не могла.
— Меня трясет, — сказал он. — Тянет к траве. Я не могу бросить. Элли, ты всегда была так добра ко мне… — Он заплакал. — Я мочить штаны и то не могу бросить.
Алиса подошла к столу и помедлила в нерешительности.
— Он мог бы сделать так, что меня бы на нее не тянуло, — выговорил Норт сквозь слезы. — Мог бы, раз уж сумел меня оживить. Я не жалуюсь… не хочу жаловаться… — Он затравленно огляделся и прошептал: — Коли я буду жаловаться, он может поразить меня насмерть.
— Может, это шутка. У него, похоже, то еще чувство юмора.
Норт достал висевший у него под рубахой кисет и вытащил горсть травы. Алиса бездумно смела ее прочь и, ужаснувшись, убрала руку.
— Ничего не могу поделать, Элли, ничего… — И его рука снова неловко нырнула в мешочек. Алиса могла бы остановить его, но даже не попыталась. Она снова взялась зажигать лампы, чувствуя усталость, хоть вечер едва начался. Но той ночью в трактир заглянул только все прозевавший старик Кеннерли. Увидев Норта, конюх как будто бы не особенно удивился. Он заказал пива, поинтересовался, где Шеб, и облапал Алису. На следующий день все почти вошло в норму, хотя ни один мальчишка за Нортом не таскался. Еще через день возобновились свистки. Жизнь пошла своим приятным чередом. Дети собрали вырванную ветром кукурузу в кучу, а через неделю после воскресения Норта подожгли ее посреди улицы. Через несколько минут вспыхнуло яркое, сильное пламя, и почти все завсегдатаи заведения — кто ровным шагом, кто пошатываясь, — вышли посмотреть. Выглядели они примитивно. Их лица словно бы парили между огнем и небесами, слепившими блеском ледяных осколков. Глядя на них, Элли ощутила укол мимолетного отчаяния от того, какие грустные времена настали. Все расползалось. В середке вещей больше не было клея. Она никогда не видела океана — и уже никогда не увидит.
— Ах, кабы мне хватило духу, — пробормотала она. — Кабы хватило мне духу, духу, духу…
При звуке Алисиного голоса Норт поднял голову и бессмысленно улыбнулся ей из пекла. Духу ей не хватало. Шрам да кабак — вот все, что у нее было.
Костер быстро прогорел, и клиенты вернулись в заведение. Алиса принялась накачиваться виски, «Звездой», и к полуночи была пьяна по-черному.
Женщина оборвала повествование и, не получив немедленного отклика, первым делом подумала, что рассказ усыпил стрелка. Она и сама начала уплывать в дрему, но тут он спросил:
— Это все?
— Да.
— Угм. — Стрелок сворачивал очередную папиросу.
— Табачища-то в постель не натряси, — велела она резче, чем собиралась.
— Не натрясу.
Снова воцарилось молчание. Огонек папиросы подмигивал, то разгораясь, то потухая.
— Утром ты уйдешь, — невыразительно сказала она.
— Да надо бы. Думаю, он расставил мне здесь ловушку.
— Не уходи, — сказала она.
— Посмотрим.
Стрелок повернулся на бок, отстранившись от нее, но Алиса успокоилась. Он оставался. Она задремала.
Уже засыпая, она опять подумала о том, с какими странными словами обратился к нему Норт. Ни до, ни после того она не замечала, чтобы стрелок выражал какие-нибудь чувства. Даже любовью он занимался молча, и лишь под конец его дыхание становилось неровным, а потом на миг замирало. Он словно явился из волшебной сказки или легенды — последний из своего племени в мире, пишущем последнюю страницу своей книги. Но это было неважно. Он собирался ненадолго задержаться. Завтра или послезавтра времени на раздумья будет довольно. Она уснула.
Утром Алиса сварила кашу из грубо смолотой овсяной крупы, и стрелок съел ее, не проронив ни слова. Он уплетал овсянку, не думая о женщине и едва ли замечая ее. Он знал, что должен идти. С каждой проведенной им за столом минутой человек в черном оказывался все дальше — вероятно, сейчас он был уже в пустыне. Его стезя неуклонно вела на юг.
— У тебя есть карта? — вдруг спросил стрелок, поднимая на Алису глаза.
— Чего, поселка? — рассмеялась она. — Маловаты мы для карты.
— Нет. Того, что за поселком, на юге.
Улыбка Алисы поблекла.
— Там пустыня. Просто пустыня. Я думала, ты немного побудешь в Талле.
— А на юге пустыни что?
— Почем я знаю? Через нее никто не ходит. С тех пор, как я здесь, никто даже и не пытался. — Она вытерла руки о передник, взяла прихватки и опрокинула лохань, в которой грела воду, в раковину. Вода заплескалась, от нее пошел пар.
Стрелок встал.
— Ты куда? — В своем голосе Алиса расслышала визгливую ноту страха и возненавидела себя за это.
— На конюшню. Если кто и знает, так это конюх. — Он положил руки ей на плечи. Ладони были теплыми. — Заодно договорюсь насчет мула. Раз я собираюсь задержаться здесь, нужно, чтоб за ним был уход. До моего отбытия.
Еще не сейчас. Алиса поглядела на него снизу вверх.
— Поосторожней с Кеннерли. Даже если он ничего не знает, так тут же сочинит.
Когда стрелок ушел, она повернулась к раковине, чувствуя, как медленно текут горячие, страстные слезы благодарности.
Кеннерли был беззуб, неприятен и страдал от засилья дочерей. Пара девчонок-подростков поглядывала на стрелка из пыльного сумрака сарая. В грязи радостно пускал слюни младенец женского пола. Взрослая дочь — светловолосая, чувственная замарашка — с задумчивым любопытством наблюдала за ними, набирая воду из стонущей колонки подле строения.
Конюх встретил стрелка на полпути от улицы ко входу в свое заведение. В его манере держаться ощущались колебания между враждебностью и неким малодушным раболепием, какое встречается у дворняг, живущих при конюшне и слишком часто получающих пинки.
