Девчонке всего-то пятнадцать зим.
Она красива? Пускай. Но и Янгар собою недурен.
Разве бывает пустой и холодной его постель? Разве приходится ему покупать невольниц, чтобы согреть ее? Разве те, на кого обратит он взор, страдают?
Он силен. Неутомим. Щедр. И знает, как обходиться с женщинами, чтобы глаза их загорались ярко. Неужто не справится? Ночь пройдет, или две, или десять, но позабудет Пиркко о ненависти, полюбит мужа всем сердцем, а значит, и бояться нечего.
— Я… — столько лет прошло, но так и не научился Янгхаар выдерживать пристальный взгляд каама. Все чудилось — увидит Кейсо больше, чем дозволено, в самую муть души нырнет, туда, куда Янгар и сам заглядывать опасался. — Буду хорошо с ней обращаться. Куплю ей все, чего она захочет… украшения… много украшений.
…целую комнату, на полках которой стоят шкатулки. Деревянные ларцы. И каменные. Маленькие и большие. Украшенные чеканными накладками.
Запертые.
И ключи от них на поясе…
Чьем?
Воспоминание ускользнуло, ослепив блеском драгоценных камней на руках женщины, лицо которой Янгару было знакомо. И непонятная боль сдавила горло. Янгар поднял руки, ощупывая шею: чистая. Давно уже нет ошейника, и красная полоса, след от него, затянулась. А кобылье молоко смыло горечь.
С памятью порой творилось странное.
Или сегодня день был таков, что прошлое норовило выползти?
— Не передумаешь? — Кейсо глядел поверх чаши. — Нет. Вот же упрямец. Дурное ты задумал, малыш. Мне не веришь, так у богов спроси.
И этот совет был мудрым.
Утром, едва дождавшись, когда первые солнечные лучи пройдут сквозь разноцветную преграду витражей, поднялся Янгар. Умылся он ледяной водой и, распустив косы, сам рисовал на коже узоры желтою охрой. Еще накануне выбрал он золотое блюдо, желтыми камнями украшенное, и наполнил его пророщенной пшеницей. Нес бережно, страшась уронить хоть зернышко.
И выйдя во двор, преклонил колени перед солнцем.
На белый камень поставил Янгар свою ношу и, вытащив кинжал, разрезал ладонь. Кровью окропил пшеницу, и ею же нарисовал три руны.
Волны «Ожидания».
Петлю «Надежды».
И летящую птицу «Молитвы».
Кровью же вымазал губы, а раненую руку к земле приложил, отдавая вековечную дань. И тотчас ветер коснулся обнаженного тела, развеял пряди, прошелся по спине. И показалось: смотрит.
Приняли его боги Севера.
В отличие от людей.
— Мать всего сущего, — будто онемели губы, и собственная кровь казалась кислой, — скажи, что мне делать? Стоит ли брать в жены дочь Ерхо Ину?
Зазвенело золото, рассыпалась пшеница, складываясь узорами. И вновь знакомые руны.
Женщина.
Предательство, повторенное дважды.
Потеря.
Война.
Потянулся было Янгар к рисунку, но ветер стер его, спеша вычертить иной.
Сломанный меч.
Находка.
Возрождение.
Долго стоял на коленях Янгар, умоляя богов истолковать волю. Один вопрос и два ответа. А Кейсо, мудрец Кейсо, который славился своим умением руны читать, лишь руками развел да повторил:
— Отступись.
Быть может, Янгар и послушал бы совета, но постучал в двери дома-крепости взмыленный гонец. Трех лошадей загнал и себя едва ли не до смерти. Говорить уже не мог, лишь мотал головой да шапкой высокой куньей по лбу елозил, пот вытирая.
Янгару же протянул кожаную тубу, трижды белой лентой перевитую. И круглая сургучная печать с оттиском оскаленной медвежьей морды без слов говорила о том, откуда прибыл посланец.
В тубе обнаружился пергаментный лист.
И трижды прочитал Янгар письмо, чувствуя, как вскипает кровь: победил! Одолел упрямого Ерхо Ину. На колени поставил весь род его…
— Посмотри! — кинул он письмо Кейсо. — Быть по-моему.
Вот только каам, скользнув взглядом по посланию, ничуть не обрадовался. Сказал тихо:
— Женщина. Предательство. Дважды предательство, Янгар. Потеря. Война. Вспомни, о чем предупреждали боги.
— Мой хозяин, — гонец обрел-таки дар речи. — Желал бы получить ответ.
Женщина. Предательство. Потеря. Война.
И после — сломанный меч. Снова женщина. Возрождение.
Туманны предсказания хозяйки сущего, но…
— Передай, — Янгар облизал пересохшие вдруг губы. Нет, не отступит он. Судьба? Что ж, и судьбы не убоится Янгар Черный. Сколько раз ему случалось переписывать ее начисто. — Передай своему хозяину, что я согласен. Быть свадьбе.
Только вздохнул каам.
Но ему ли спорить с тем, кого и боги остановить не сумели?
Свадьба.
Говорят, что на истоке времен в мире не было ничего, кроме самого мира, сделанного из чистого золота. И был этот мир столь тяжел, что однажды под собственной тяжестью разломился пополам. Так появились первые боги. А когда они взглянули друг на друга и взялись за руки, то и мир возник вновь. Он был и прежним, и иным. В этом новом мире всему сущему была определена его половина.
Свадьба.
Говорят, что сколько людей, столько нитей в корзине безумной пряхи Кеннике. Слепа она и нити наугад сплетает, привязывая человека к человеку. Когда удачно, когда — нет. Оттого перед свадьбой спешат люди с поклонами к жрецам Кеннике, несут корзины с легкой шерстью, с пряжей, с перламутровыми раковинами, с бронзою или серебром, дарами силятся задобрить безумицу. А некоторые, кто вовсе взыскует милости богини и желает, чтобы прочна была связь, неразрывна, спускается в подземелья храма. Там, в кромешной тьме, исчезают имена и лица, но остаются лишь мужчина и женщина. И нет прочнее связи, чем та, которая возникает меж ними.
Свадьба, говорят… многое говорят, а где правда — я не знаю.
Свадьба.
Четыре дня пути. И свадебный поезд роскошен.
Громогласные глашатаи криком и ревом труб возвещают о его приближении. И три дюжины отборной отцовской стражи берегут покой невесты. Ползут за возком повозки, доверху солью груженые, сундуками, в которых и серебряные бруски, и золотой песок, и меха, и наряды…
Ерхо Ину спешит показать: ничего не жаль ему для любимой дочери.
Достойно войдет она в мужнин дом.
Возок плывет мягко. Покачивается, убаюкивая. И двери его заперты снаружи. А я, завернувшись в плащ с лисьим подбоем, улыбаются собственным мыслям, безумным, как и подобает тем, которые милы Кеннике.
Сколько раз мечтала я прокатиться на этом возке?
Примерить нарядные сапожки?
И платье, пусть бы самое плохонькое из тех, которые носила моя сестрица?
Сколько раз представляла на своих руках ее перстни и даже ощущала тяжесть браслетов.
И вправду тяжелы, что оковы, рук не поднять…
