Глава девятая, в которой мы воспитываем Егорушку
Лупите своего сынка…
Герцогиня
Еще в ту давнюю пору, когда я был человеком, был я знаком с одним котом. Тоже черным, между прочим. Так вот, этот кот выражал свою любовь к хозяевам и их гостям тем, что прыгал им на плечи, желательно в тот момент, когда они к такому выражению любви и ласки не были готовы.
Прыжок осуществлялся со спины.
Человек при этом вздрагивал, вскрикивал и ронял из рук то, что в них, в руках своих, держал.
Так что ничем я особо не рисковал. Ни собой, ни даже Крысом. И пусть некоторые заткнутся, а то выступают тут: "Кот! Как ты осмелился! А вдруг бы он (это Ворон имел в виду нашего чудо-богатыря Егорушку) инстинктивно стиснул бы кулак, и задушил бы Крыса окончательно?"
Ну, так не задушил же!
А совсем наоборот!
Егорушка, конечно же, вздрогнул, конечно же, заорал и кулак – уж конечно же! – разжал. Инстинктивно.
Крыс шмякнулся на пол – хорошо еще, что с небольшой высоты: кушетка была низенькая.
Глаза его закатились, синева покрывала не только нос, но уже и губы, а хвост конвульсивно подрагивал.
— Кончается! — закричал Домовушка, подбегая и подхватывая Крыса в охапку.
— Быстро! — деловито каркнул Ворон, — в ванную! В живомертвую воду его!
И они умчались: Ворон впереди, указывая дорогу, Домовушка, пыхтя под тяжестью дородного Крыса, за ним.
Уж не знаю, как они там пробирались запутанными коридорами шкафа в темноте и без меня – магический огонек засветить было некому, а фонарь, как вы помните, погас.
Но у меня были другие заботы – я занимался нашим младенчиком.
Вы даже представить себе не можете, как он дрыгался и извивался, пытаясь сбросить меня со своей спины!
Как он выворачивал за спину свои пухлые ручки, силясь ухватить меня за хвост – или что бы там ему подвернулось!
Как он норовил перевернуться на спину, чтобы придавить меня своим весом!..
Но я кот упитанный (на Домовушкиных-то харчах!), а Егорушка хоть и вырос "не по дням, а по часам", но все-таки был еще слабоват. И к тому же плохо кушал. В смысле "мало", потому что пока что у него не было времени кушать много.
Пес, надо отдать ему должное, опешил только в первые мгновения после моего такого эффектного появления, а потом кинулся мне помогать, навалившись всей своей массой Егорушке на то место, что ниже спины.
И чудо-дитя сдалось.
Он перестал брыкаться, и только заревел в голос, не утирая слез. И кричал: "Мама! Мамочка!" – так громко, что я даже испугался. Знаете ли, материнский инстинкт – штука могучая, странная и непонятная. А вдруг его вопли достигнут слуха нашей Леонидии, пронизав все эти измерения (пятое, шестое и седьмое), пробьют стену гипнотического сна, и явится к нам Лёня разъяренной фурией – она же нас по стенке размажет, когда увидит, что с ее деткой приключилось!
Зрелище, я вам скажу, было еще то: реки не реки, но полноводные ручьи крови стекали с пухлой деточкиной спины, запятнав девственную белизну кушетки, белый кафель стен, белоснежную шерсть Пса (ну и на меня, естественно, тоже немало попало).
Будучи существом чистоплотным, я в то же время до конца так и не перенял все кошачьи привычки – мыться языком мне как-то претит. К тому же слизывать с себя кровь!.. Человеческую!.. Бр-р-р!!!
Поэтому я спрыгнул со спины Егорушки на раковину умывальника. И открыл кран.
Вода из крана текла – что было странно, если подумать, ГДЕ находилась лаборатория. С другой стороны Бабушка была женщиной мудрой и предусмотрительной, уж верно, она подвела нитку водопровода откуда-нибудь из соседнего измерения.
Я тщательно вымыл лапы и грудь, расчесывая когтями слипшуюся от крови шерсть. Попутно я краем уха прислушивался к воплям за моей спиной.
Егорушка перешел к угрозам типа: "все маме расскажу!", перемежаемым ругательствами, их которых самыми мягкими были "Гады!" и "Фашисты!"
Пес читал мальчику проповедь о том, что нужно слушаться старших, что мучить живые существа плохо, употреблять в речи скверные слова и вовсе нехорошо, а ябедничать отвратительно.
Не, но как вам это нравится! Пес, известный всему миру стукач и доносчик!
Мне даже захотелось на мгновение, чтобы Егорушка таки рассказал Лёне, как мы с мальчиком обошлись – пусть Пес хоть однажды побывает в моей шкуре, небось, потом неповадно будет наушничать!
Но я поборол это мстительное и недостойное желание в зародыше. К тому же мальчик настучит не только на Пса, но и на меня.
— Я предлагаю, — мурлыкнул я, — заняться воспитанием этого субъекта. Здесь в углу имеется прекрасная метла, из которой можно надергать много длинных гибких прутьев…
Мальчик затих, прислушиваясь, и только изредка всхлипывал.
— А зачем? — спросил Пес недоуменно.
— А высечь его. Чтобы неповадно было.
Мальчик завыл и задергался, пытаясь высвободиться.
— Бить детей нельзя! — завопил он. — Не имеете права! Это непедагогично! — смотри ты, какие мы слова знаем!
— Да, Кот, ты, кажется… того… перехватил, — неуверенно проговорил Пес. Но мальчика прижимал к кушетке плотно. — Сечь – это как-то… того… неправильно. Не наш метод…
— Наш – не наш… А он, между прочим, чуть Крыса насмерть не задушил. А, может, даже и насмерть – не знаю, спасут его или не спасут, крысу эту. А завтра он Домовушку раздавит. Или на нас с тобой капканы ставить начнет…
Про Домовушку – это Пса проняло. Любит Пес Домовушку.
Впрочем, Домовушку у нас все любят (даже Ворон, хоть они через день и ругаются). И любим мы его не за то, что Домовушка нас всех кормит, и о нас обо всех заботится. Просто очень он у нас славный, Домовой наш.
Пес в раздумьи поерзал, но все еще не соглашался:
— Так, может, поговорить с ним… Объяснить ему, что так делать нельзя… Он же все-таки еще маленький…
— Ты же ему объяснил уже. Четыре раза – я сам слышал.
— Три! — заорало дитя. — Три раза! А я все равно эту крысу придушу! И тебя, кошак, тоже! И тебя, сукин сын! — на это Пес обиделся. И зарычал.
Но мальчик не испугался.
А зря.
— Давай, — сказал Пес. — Раз он человеческого языка не понимает.
Я быстренько распотрошил метлу.
Прутья были гибкие и упругие – все правильно, в лаборатории, как и вообще в шкафу, время стояло на месте, так что пересохнуть прутья не могли.
Пес всей тяжестью навалился Егорушке на плечи, и я хлестнул мальчика по голой попе. Легонько хлестнул – я же все-таки не садист какой-нибудь.
Мальчик продолжал орать, называя нас не только гадами и фашистами, но и сволочами и извергами.
Я хлестнул сильнее.
