— Это хорошо, — сказал я, — когда все весело. Тебе там как?.. Может быть, сойдешь? У меня тут конфеты, сладости, кофе, пирожные…
Она произнесла ровным голосом:
— Нет.
— Не можешь? — спросил я без сожаления. — Или нельзя?
Она подумала, снова лицо и все изображение застыли, наконец произнесла тихо:
— Нехорошо.
Сердце мое заколотилось так, что в ушах загремели барабаны.
— Хорошо! — ответил я убежденно. — Что старая мораль понимает?.. Мы, молодые, лучше знаем, что есть хорошо!.. А они достают нас своим занудством, правилами, обычаями, всегда знают, как надо, а почему надо именно так, как хотят они? Мы — новое поколение, мы лучше знаем!.. Разве не так?
Ее глазки заблестели, она произнесла нерешительно:
— Так…
— Тогда сойди, — предложил я. — Мы съедим эти пирожные, и ты снова вернешься на свое место. Никто не узнает!
Она подумала, судя по ее виду, затем чуть покачала головой.
— Нет.
— Но ты же можешь, — сказал я убеждающее, — ты можешь?
— Нельзя, — ответила она, — а вдруг ты моргул?
— Нет, — заверил я клятвенно, — я точно не моргул. Если совсем уж точно, я даже не знаю, что это. Или кто это.
Она недоверчиво улыбнулась.
— Откуда я знаю, что тебе можно верить?
Я встал перед портретом.
— Разве по моему честному лицу не видно, что я не этот самый, который?
Она ответила резонно:
— Я их не видела.
В дверь заглянул сэр Вайтхолд, поклонился, сказал торопливо:
— Ваша светлость, люди сэра Климента отыскали две бригады каменщиков в соседнем поселке.
— Хорошая новость, — сказал я обрадованно. — К работе приставил?
— Сразу же! — сказал он. — Вот только платить им, или же пусть радуются, что живы?
— Пусть радуются, — сказал я, — что живы, но платить будем.
Он кивнул и пропал за дверью. Я вернулся к работе, но теперь время от времени поглядывал на нее. Она наблюдала за мной тоже, сэр Вайтхолд появлялся часто, подавал бумаги, докладывал о событиях, на портрет не обращал ни малейшего внимания, но Кри, как я понял, внимательно наблюдает за нами то ли из простого любопытства, то ли старается понять, в самом ли деле я не моргул.
На обед времени не хватило, я не стал затруднять сэра Вайтхолда такими пустяками, чтобы кто-то принес мне прямо в кабинет, слуги разбежались, а воинов и так недостает, создал сыра и кусок пирога, быстро сожрал и запил двумя чашками крепкого кофе.
Спохватившись, спросил:
— Кстати, может, чашечку кофе?
Она ответила после долгой паузы:
— Нет.
Подбодренный ответом, молчание все-таки хуже, я спросил настойчиво:
— Ну почему?
Снова затруднительное молчание, наконец она произнесла:
— Я не знаю, что это.
— Ах, это, — сказал я с облегчением, — ну, узнать несложно. Но вот сладкий пирог, это ты знаешь. Вот сыр! Подумай.
Мне показалось по ее лицу, что она колеблется. Наконец она покачала головой:
— Нет.
Я взял кусок медового пирога и подошел к картине.
— Я могу тебе его подать?
Снова долгое колебание, наконец она произнесла:
— Да.
Ошарашенный, сам не ожидал, я нерешительно протянул пирог к картине. Ничего не происходило, и только когда уже почти коснулся поверхности, ее пальцы быстро ухватили лакомство.
Ничего дальше не произошло, изображение осталось таким же, только пирог исчез, его поедание произошло где-то там, по ту сторону моего понимания.
— На здоровье, — сказал я на всякий случай и вернулся к столу, но в голове все вертится насчет такой картины, где изображенное не только двигается, этим не удивишь, но и общается, это тоже понять можно, но вот чтобы жрало…
С другой стороны, всем нам нужна подпитка, без притока энергии и я замру. Идеальными считаются те организмы, что могут жрать все, есть такая гордая поговорка: человек не свинья — все сожрет. Потому и стал царем природы. А если бы еще научиться поглощать тепловую и солнечную энергию…
Я покосился на картину. В пещерные времена единственной возможностью войти в бессмертие было высечь свое изображение на каменной стене. Потом цари приказывали изготавливать свои статуи, а в более позднее время вельможи заказывали портреты в красивых и героических позах. И всегда люди стремились к чему-то большему, максимальному, разговаривали, как с живыми, с рисунками на стене, со статуями и портретами, рассказывали о своих успехах, делились заботами…
Я сказал настойчиво:
— Вспомни, ты же была веселой! Ты смеялась и шутила, с тобой всем было хорошо и радостно!
Она смотрела молча, в глазах вопрос, словно не поняла, я перевел дыхание и зашел с другой стороны:
— Ты уже видишь, я не моргул. Сойди, посиди, как в былые времена, ощути иные запахи, текстуры, цвета, вкус совсем другой еды… раньше тебе было очень интересно! Что случилось? Ты запечатлена для того, чтобы на тебя не только смотрели, но и… общались!
От картины донесся немножко обиженный голосок:
— Мне и сейчас интересно…
— Ну вот!
— Я боюсь, — прошелестел ее голос.
Я засмеялся как можно чистосердечнее, вдруг да она умеет распознавать оттенки лучше других женщин, они все вообще-то умеют это делать лучше нас.
— Меня?
— Я должна выходить только к Геду, — сообщила она.
— Все верно, — подтвердил я, — но его здесь нет, а держать тебя там неправильно, нехорошо. Ты всегда была независимой, смелой, поступала по-своему, а с Гедом была потому, что это совпадало и с твоими желаниями… Так будь же сама собой?
Листья на заднем фоне шевелятся, по небу проплывает легкое оранжевое облачко. Мне оно показалось слишком цветным, но, возможно, близился закат солнца, что само по себе должно навевать романтическое настроение.
На лице Кри отчетливо проступило мучительное размышление, она повела глазами вправо-влево, наконец предупредила дрожащим голоском:
— Только на минутку!
— Отлично, — воскликнул я. — Докажи, что ты чего-то стоишь, ты же не рабыня Геда!
В ее взгляде проступило колебание. Она даже посмотрела вниз, будто измеряла расстояние до пола, чуть-чуть зябко поежилась.
Я торопливо ухватил стул и, придвинув к стене, подал ей руку. Она повернула голову и долго смотрела на меня, я постарался выглядеть чистым и открытым, искренним таким любителем бесхитростных веселий, застолий и легкого флирта.
За ее спиной снова задвигались ветви деревьев, застыли, опять дрогнули и замерли прямо в движении.
— Ну давай же, — сказал я. — Съедим по пирожному, и снова вернешься обратно!
Она кивнула и подала руку. Я напрягся, до жути захотелось отдернуться, отпрыгнуть, но стыд перед женщиной пересилил, а она легко оперлась о мою ладонь, ощущение жуткое, словно в самом деле живая, придвинулась вплотную к незримой преграде и перекинула через нижний край рамы ногу, словно вылезает через окно.
