— А что же мы будем делать с нашими запасами в котомке? — Тумил с хитрецой поглядел на меня. — Я бы мог продать их богомольцам в гостевых домах.
— Что толку в презренных монетах?., — ответил я занудным тоном записного святоши, и, полюбовавшись пару мгновений вытянувшимся лицом пацана, добавил. — …если монеты эти — жалкие медяки? Припрячь-ка пока понадежнее. Только одеяло мое отдай.
Так вот и вышло, что отбытие брата Шаптура в блистательную Аарту, ко двору царя Кагена, было превращено в настоящее празднество. Не знаю уж, что за цитату Круврашпури подсунул Трундналини, но настоятель внял, причем не только внял, но и устроил торжественную службу в главном святилище монастыря, с вынесением к присутствующим Реликвии (что случается крайне редко), воскурениями благовоний, молитвенными песнопениями, принесением в жертву черного барана и церемониальным благословением виновника торжества. Короче, с религиозно-процессуальной стороны подстраховался по полной, дабы никто не мог сказать, что вина в неудаче Шаптура, уж коли он не справится, лежит на его непосредственном руководстве, пренебрегшем положенными ритуалами.
А затем у нас был праздник живота. Брат-кормилец со своими помощниками расстарался и превзошел самого себя как по обильности кушаний, так и по ассортименту. По вкусу сравнить никак не могу, раньше он этих блюд как-то не готовил, но братия чуть языки не попроглатывала. Мне даже обидно стало, что Лисапет такой сухостой и жрет сравнительно немного: столько хавки в чужих мамонах зазря пропадает.
Когда заталкивать еду в себя впрок стало совсем уж невмоготу, я потихоньку выскользнул из трапезной, — общаться со мной, по старой памяти, никто до сих пор особо не рвался, — и сыто развалился на дворовой скамейке, любуясь последними солнечными лучами на горных вершинах.
— Ох, если в монастыре все торжества таковы, то жить тут можно, — неслышно подошедший Тумил плюхнулся рядом со мной и начал отдуваться с пережору.
Так-то он паренек сбитый крепко, но, как тот ежик из анекдота: сильный, очень сильный — но шибко легкий. В том смысле, что мелковат еще, и покуда не в состоянии соревноваться в чревоугодии со взрослыми.
— Всяко бывает, — уклончиво ответил я.
Зачем мальчика раньше времени огорчать? Его и без меня найдется кому расстроить.
— Кушак ослабь, чтобы брюхо не передавливало, — посоветовал я.
— Угу, — он распустил узел и, привалившись спиной к стене, блаженно рыгнул. — Брат Прашнартра, а правда что перед принятием сана будущий монах неделю постится, и вкушает лишь сухари и воду, да и те, только на заре?
— Неправда, — искренне ответил я.
— Это хорошо, — вздохнул паренек.
— Спорное утверждение, — хмыкнул я, и начал загибать пальцы. — Во-первых, не только за неделю до принятия сана, но и три дня после него. Во-вторых, не сухари и воду, а воду и сушеный горох. Десять горошин в первый день поста, девять во второй, ну и так далее, до одной. В-третьих, не только на заре, потому что проводит эти дни в пещерах под монастырем, и заря там, или же закат — под землей не разобрать. Да к тому же воды в пещерах хватает хватает — пей-не хочу, — прямо со стен и сочится, иной раз так и целыми ледяными ручейками.
Тумил покосился на меня, скорчил на мордашке выражение «пришел Ржевский и все опошлил», но ничего не сказал.
— Интересно, а когда брат Шаптур вернется, тоже ведь, наверное, празднество устроят? — спросил он, после недолгого молчания.
— Я бы не рассчитывал.
— Почему? — удивился парень. — Разве правильно не отпраздновать выздоровление государя?
— На то, что вернется, не рассчитывал бы, — ответил я, но, разглядев в глазах послушника недоумение, вздохнул, и пояснил свою мысль: — Если он царя не вылечит, его, скорее всего, или казнят, или упекут в обитель с самым живодерским уставом из существующих.
— А что же, в то что брат Шаптур его исцелит, ты, значит, не веришь? — поинтересовался Тумил.
— Ну зачем? — я пожал плечами. — Может и вылечит, конечно, лекарь-то он очень даже неплохой. Но тогда Шаптура уж точно ждать не следует.
— Это отчего же? — мальчик захлопал глазами. — Ведь все же тогда сложится хорошо.
— Конечно, хорошо. И для царя, и для примаса. Он-то Шаптура в столице и придержит, а если сможет, так и в личные лекари определит Кагену. Под своей, значит, пастырской опекой.
— Ему-то с того выгода какая?
— Ты у нас такой дурак, от молебнов, или как? — язвительно фыркнул я. — Головой подумай, она тебе дана не только для того, чтобы в нее есть. Трехсот лет не прошло с тех пор, как примас с царем выясняли, кто в стране главнее.
— Так Лжесвятитель же был ересиарх! — возмутился такому сравнению Тумил.
— Конечно, ересиарх, — кивнул я. — Потому что проиграл. А кто победил, за тем и правда. Кстати, знаешь почему он проиграл, и имя его было предано проклятию?
— И почему? — мальчик поглядел на меня исподлобья.
— Потому что к тому моменту едва полвека миновало с той поры, как Ашшория приняла слова Святых Посвященных. В равнинной-то части страны старые культы повытравили к тому времени, или Слову Троих подчинили, а вот в горной князья и витязи верили, все больше, по-старому, а примаса ни во что не ставили. И, вот ведь совпадение, в царской гвардии горцев было большинство, — я вновь усмехнулся. — И чего ты смотришь-то так, словно на мне цветы расти начали, или узоры разноцветные проступать? Никакой такой я тебе сейчас тайны не открываю, все в хрониках есть.
— Знаешь что, брат Прашнартра? — в сердцах сказал Тумил. — Тебя иной раз как послушаешь, так прям и жить не хочется! Зачем ты мне это сейчас рассказал? Для чего мне оно? Погоди, я понял, кажется… Ты веру мою испытываешь, искушаешь, проверяешь смогу ли я стать монахом, достоин ли, верно?
— Веру можно испытывать лишь тогда, когда она имеется, — я облокотился на теплую еще от дневного солнца стену, и прищурил глаза. — А у тебя всей веры — дюжина заученных наизусть молитв, смысла которых ты и наполовину не понимаешь, да прочитанная по обязанности Книга Деяний Троих. Как ты вообще в послушники-то попал? Сын князя все же, не хрен собачий.
— Да… — расстроенно пробормотал паренек, махнул рукой и на какое-то время замолк, затем тяжело вздохнул, и произнес совсем уж невесело: — У отца только и богатств всего, что княжеский титул. А на деле, пара нищих горных деревенек и крепостица на скале, которую ни защищать некем, ни отреставрировать не на что.
Ну прям классика: «Ковры молью проедены, овцы давно съедены, бриллианты фальшивые, скакуны паршивые».
— И старших братьев, поди, у тебя целый табун?
