Да, я очень скромен, как вы уже смели заметить. Не видите? Ну как же. Я не кричу громче всех, требуя эля, я не лезу в чужие карманы, я не окидываю откровенным взглядом полупьяных девиц. Не жульничаю, играя в кости. Не кичусь своими виртуозными пальцами, перебирающими струны. И не смотрю с надменностью стражников, за плечами которых стояла мощь королевской армии — опоры здешних законов. Я просто сижу в сторонке, в самом дальнем углу. Ни с кем не пытаюсь заговорить, ни на кого не взираю с неприязнью.
Но с интересом. С ленивым интересом, с каким сытый кот наблюдает за мышиной возней…
При мне не было оружия, даже захудалого кинжала. При мне не было золота — ни к чему мне оно. А тело не укрывала добротная кольчуга, способная уберечь от ножа в спину. У меня не было дома, куда бы я стремился попасть, у меня нет семьи, которую я мог бы любить. И нет друзей, кому бы я мог доверять.
Но была у меня одна лишь жажда…
А ведь когда-то было все. Каким далеким и нереальным представляется мне то время. Словно сказочный сон, мимолетный, тающий в пучине воспоминаний, обрывочных образов и видений. Это сон, радужный сон, который давным-давно миновал, уступив место серой реальности. И пусть в круглых светильниках под потолком потрескивают свечи, пусть все вокруг пестреет от разноцветных одежд. Пускай хмель уже многим разогрел щеки и разжег глаза. Пусть вдоль стен тянутся ярко разрисованные рыцарские щиты. Пусть узкие оконные проемы мерцают вычурными витражами.
Пусть. Но для меня все принимало серовато-стальной оттенок. Правда таким сложным был он, что передавал всю реальность намного четче и острее, порой раскрывая невидимое…
Неожиданный голос прервал мои размышления.
— Вечер добрый, почтенный гость? Давно сидим? Вижу, вижу — давно. Но уж простите покорно, работы, сами видите, невпроворот.
Я поднял взгляд. Надо мной склонился толстый кабатчик, растянув дежурную улыбку. От нее веет откровенным презрением, так как вид мой красноречиво говорит о положении в обществе. Таких тут не жалуют, потому как брать с них нечего. Но обходятся осторожно, даже чересчур. Ведь знают, на что способен человек, лишенный всего. Кому уже терять нечего. А ведь мне, действительно, терять нечего. И опытный кабатчик читал это скорее в моих темных глазах, чем в лохмотьях.
Невысокий, тучный, но, не смотря на это, живой и проворный. Круглое красное лицо давно не видало солнечного света. Наверняка днем отсыпается после ночи работы. Рубаха, местами прилипшая от пота, закатана по локти. Она мерцает жирными пятнами, напоминая о великом трудолюбии хозяина. Или о нерасторопности его хозяйки. Кожаный передник поистерся за долгие годы монотонного труда. Руки мясистые и волосатые, пропитанные запахом пива и приправ. Но вот глаза быстрые и хваткие — чувствуется многолетний опыт. Он сразу видит, кому и что предложить, и с кого сколько взять. Или что нужно сказать, чтобы вежливо выдворить вон. Я молча и продолжительно посмотрел на него. Даже очень продолжительно. Он нервно задергался и опустил взгляд.
— Ну… вы… вы решились чего заказать, или так посидеть зашли? У нас, знаете ли, не очень хорошее место для отдыха. Зато есть отличные кушанья. А может винца? Или вы хотите развлечений иных?
И он, лукаво подмигнув, указал на ближайшую девицу. Она стояла к нам спиной и я не мог видеть ее лица. Но то, что предстало моему взору, было достойно пьяного восхищения. В словах кабатчика сквозили легкое презрение и издевка. Но их умело скрывал живой лукавый блеск. Я смерил девицу выразительным оценивающим взглядом, ухмыльнулся, задержавшись пониже спины, и снова обернулся к улыбчивому хозяину.
— Ты столь приветлив, любезный. И заведение твое мне по душе. Давай-ка для начала пивка, а после решим, что дальше.
— О, у нас отличное пиво! — разом повеселел пузатый хозяин, а щеки его подернулись гордым румянцем. — Самое лучшее во всей округе. Иного не найдете. Да и цена привлекательна: вместо трех кружек можно испить четыре, это ежели влезет. О, я так бы хотел одарить вас четвертой кружкой. Надеюсь, почтенный путник достаточно щедр, чтобы заказать три?
Я пристально посмотрел на него и жестко улыбнулся. Нет, уличные попрошайки так не улыбаются. Он дернулся, метнул взгляд на приоткрытое окно, вдохнул свежего воздуха. И снова вернулся к необычному посетителю.
— О, прошу извинить меня покорно. Нет, нет, я не усомнился в вас. Я просто прикидываю, как много вам принести?
— Пока одну кружку, — удерживая улыбку, попросил я.
— Да исполнится ваша воля.
Он отметил свои слова учтивым поклоном и стремглав исчез. Но от меня не укрылось то, какой взгляд он бросил на стоящего возле стойки купца. Вернее человека, разодетого под купца. Тот едва уловимо кивнул, и время от времени стал поглядывать в мою сторону, при этом старательно пряча взгляды. И веяло от него холодом, а жестокая сталь остро пропахла кровью. Ее тяжелый и будоражащий запах обжигал мои ноздри и врывался в глубины сознания, вызывая недоброе предчувствие. И как бы старательно «купец» не прятал кинжал, его кривое лезвие словно горело на фоне серых одежд, хотя и были они яркими, с синими, желтыми и красными полосами.
Вскоре появилось пиво и гора сушеных рыбешек. Я прищурился, пряча откровенное отвращение в глазах, но кивнул, стараясь не вызывать подозрений. Хозяин таверны красноречиво потер толстые волосатые руки, отекшие жиром, но не утратившие былой проворности и сноровки.
— Окуньки за счет заведения.
Я вежливо поклонился, а после потянулся за пазуху…
Никто так и не заметил моего молниеносного движения. Видеть подобное — за гранью человеческого восприятия. Никто, даже сидящий рядом вор, обнявший двух пышных девушек — уж на что его взгляд был наметан. И он даже не почувствовал, как кожаный кошель покинул его пояс. Его словно срезали острейшим лезвием.
Выложив на темный заляпанный стол яркую золотую монету, я выразительно посмотрел на хозяина. Его взгляд буквально приковало к желтому кругляку. Я следил за ним и ждал, когда же он, наконец, опомнится.
— О, прошу извинить, — наконец, опомнился он. — Но этого будет много. Может, еще чего?
Голос его с необыкновенной быстротой потеплел, преобразился, наполнился волнительными и доброжелательными нотками. Улыбка стала шире, и от нее повеяло искренностью. Вот он, волшебный способ добиться искренности. Пусть и условна она, как этот кусок металла, но все же…
— Пожалуй, — лениво согласился я, подтягивая старую дубовую кружку. — Но тогда этого будет мало.
И я выложил еще три монеты.
Он внимательно поглядел на меня. Улыбка же его расползлась столь широко, что казалось, разорвет лицо. Но лишь на миг. После он серьезно покивал, и с готовностью переступил с ноги на ногу, будто готовясь к прыжку.
