Ознакомительная версия.
Сидений не было уже давно — видимо, то, что не доел червь, пустили на растопку. Каждая пядь пола с его знаменитым шахматным рисунком была занята нарядными фигурами. Священник, улыбаясь, ждал в разукрашенном алтаре.
— Подстава, — чертыхнулся Кьяртан, торопливо вытаскивая фату из-за пазухи и напяливая невесте на голову. — Засада. Ведь это ты, братец, нас продал.
— Вовсе нет, — с наглецой хихикнул Бьярни. Он уже отбежал от побратима на безопасное расстояние и теперь цеплялся за невестин шлейф. — Они и без меня знали, я только тебе о том не сообщил. Очень уж охота была дружкой побывать. И кадуцеем бога Меркурия, что покровительствует любовникам. И свечкой… Подержать ее, вестимо.
— Вот и держи как следует, не тяни подол на себя, — гневным полушепотом произнесла невеста. — Из-за тебя, сквернословца такого, я свадебный букет не получу.
— Как то есть не получишь? Эй там, в рядах!
В глубине человеческих масс возникло шевеление, и оттуда возник и двинулся прямо к невесте жёлтый сияющий круг на палке. Когда он оказался в руках Зигрид, оказалось, что это огромный, только распустившийся подсолнечник, туго набитый молочными семенами, — знак чадородия.
Свидетели стали за молодой четой: у Зигрид был мой Торригаль, у Кьяртана — сама мать аббатиса.
И обряд начался без помех и задоринок.
Правда, король слегка покривился на сторону, когда их с лаборантой на мгновение соединили золотой кандальной цепью, но ее тотчас убрали. Жених надел невесте на палец кольцо с морским жемчугом-барокко, невеста жениху — перстень с плоским изумрудом, похожим на пойменный луг. Знаки обоюдных приобретений, так сказать. По счастью, в Вертдоме было не принято окольцовывать голым золотом.
Ну, а потом свежеотчеканенную королевскую чету тут же, среди глубокой ночи, отвезли в стольный город Вробург, расположенный неподалеку, однако не в цитадель, а в один из пригородных особняков, отвели в специально приготовленную для нее комнату и уложили в просторную, как площадь, кровать с балдахином.
И, разумеется, Кьяртан не пожалел сил, чтобы отплатить в лице своей нежной спутницы жизни всем тем властным женщинам, кои обротали его, и взнуздали, и накинули седло, крепко-накрепко затянув подпруги. Битва сия длилась с переменным успехом до утра, чтобы ненадолго прерваться ради свадебного пированья, потом до вечера и до следующего по счету утра. И хотя король показал себя бывалым воином, вполне достойным своих великих предков, его милая соратница и соработница не отставала от него в ратном труде и обороне, в ложных отступлениях и рекогносцировках, в атаках и рассеивании сил противника. Одной этой долгой медовой ночи хватило бы, так нам кажется, чтобы произвести дюжину потомков: однако они появлялись в течение шести лет. Ибо королева, по старой привычке к выращиванию богатых урожаев, зачинала всякий раз пару близнецов, причем по большей части вышедших не из одного яйца, но из двух разных. Звали их Фрейр и Фрейя, Бельгард и Бельгарда, Моргэйн и Моргиана, Таласси и Талассо, Ситалхи и Ситалхо, Филипп и Филиппа. Это изобилие потомства грозило разорвать страну на клочки или установить в ней республиканский строй, что означает практически одно и то же. По счастью, все дети были рождены с морской солью в крови: сильные и гибкие, они грезили странствиями и путешествиями, безразлично — по воде или посуху, и не единожды пересекали границу своего мира.
Что же до их родителей…
Вот тут-то нас и одолели сомнения и угрызения — стоило ли отклонять путь обоих туда, куда пожелалось нам. Ибо когда крестникам знаменитого рутенца Фила, что сочинил наш мир, исполнилось по десяти лет, королева постриглась в монахини и вскоре сделалась преемницей слегка постаревшей Бельгарды на ее торном пути — как того и хотели обе. Король же, вручив корону Фрейру и отыскав ему достойную супругу, по чисто преднамеренной случайности носившую имя его сестры-близнеца, отбыл на Землю Колумбана, где и постригся в простые монахи. Должно быть, там он играет в свои железные игрушки, последнее время слегка поднадоевшие вертдомским обывателям, укрощает полудиких ба-фархов, что резвятся рядом с ним в морской пучине, и ухаживает за садом, который вольготно раскинулся вокруг гробницы святого. Побратима с ним нет, хотя они регулярно переписываются, а Бьёрнстерн даже ездит в гости к хозяину Морского Народа. Мой сын, кстати, уже вырос и в парадных клетчатых ножнах глядит истинным шотландцем по прозвищу «клеймор».
И как нам, трем женщинам с четвертой, теперь узнать, была в самом деле любовь между обоими нашими детьми — или только скрещение обоюдных лукавств и поединок хитроумий?
Никак.
Ибо мы ныне в том окончательно уверились.
Подсолнух, что не закрылся во тьме и светился в ночи как солнце.
Сухие молнии, то бишь зарницы, что и посейчас изредка перелетают через половину вертдомского неба, соединяя мужское островное братство Святого Колумбана и женский монастырь Мармустьер, который называли одно время Маимустьер, что можно было понять как Maius Monasterium, то есть самый славный монастырь; ибо поистине не было во всем Вертдоме монастыря прекраснее.
Вот этими слегка перефразированными словами маэстро де Бальзака и позвольте мне, уважаемый читатель, закончить сию нравоучительную повесть о…хм… настойчивости в любви.
L++, Арманту и Илинару — с благодарностью за то, что они живут на свете
Любовь — это беседа, в коей обоюдное наслаждение становится новым изысканным языком двоих.
Отец Эригерон Колумбаниус
Старуха медленно и величаво идет по направлению к моей одиночной келье. Волосы спускаются на морщинистое коричневое лицо неряшливыми серыми прядями: яблоко, испеченное в золе остывшего костра. Старый халат из рыбьей кожи запахнут сикось-накось, а уж кому, как не мне, знать, что стоит ей только пожелать, — нет, только сделать вид, что она желает, — и ее мигом обрядят в пурпур и виссон. Тончайшие волокна мантии биссуса, густо пропитанные жидкостью моллюска багрянки. Два вида древнейших вертдомских раковин. Две чудовищно дорогих вещи, по представлениям наших больших друзей рутенов. Антикварно дорогих. Знак верховного священства. Эталон драгоценного безумия.
Верховная сакердотесс ба-нэсхин. Священная шаманка Морского Народа. Такая важная, что у нее уже и самого имени-то не имеется. Лет десять назад ее величали здесь Фибфлиссо — если мне удается этими губными и мезжзубными звуками передать то, что вылетает из дыхала разумных дельфинов, наших ба-фархов. У Морского Народа есть легенда (у них на все случаи жизни имеются подходящие легенды), что это Водные Кони научили моих людей, ба-нэсхин, разумной речи.
Ознакомительная версия.
