Одержимый желанием выбраться из стен замка Мозель вышел в небольшой двор, примыкающий к зале Совета, и сел на гравированную каменную скамью рядом с кустами роз. Печально вздохнув, достал из поношенного платья кулон на тонкой цепочке — медальон размером с монету всегда находился под одеждой и был его единственной изысканной вещью. Мозель приставил палец к застежке, чтобы отскочила серебряная крышечка, но тут закрыл глаза и засунул кулон обратно.
На него нахлынула грусть, надавила неимоверной силой на хрупкие кости; то была боль, не имеющая никакого отношения к возрасту и немощи. Боже, зачем он сохранил кулон? Зачем, если он вызывает глубокую печаль, а не служит желаемым утешением? Со временем любой подарок теряет свою власть. И этот тоже утратил на некоторое время. Но теперь его могущество вернулось, пробудившиеся воспоминания угнетали больше, чем когда-либо. Угнетали, потому что сила исцелиться была в руках Мозеля, но у него не хватало мужества.
Он устало переплел костлявые пальцы и положил их на колени. Все лето, когда июль сменял июнь, а затем приходил август, Джессингер чувствовал беспокойство. Что-то толкало его на поступок, который он, да и никто другой, не смог бы совершить или не стал бы. Мозель не привык к дерзким выпадам, поэтому в его душе засел страх, а не огонь приключений, как в молодом теле. И в нем когда-то горело это пламя, он не всегда был стариком. Попросить пост в Саре — хороший предлог для побега, но внутренняя тревога подсказывала, что если он спрячется в чаще острова, как напуганный кролик, то боль не только не уменьшится, но неизбежно вовлечет других людей в страдания, что мучили его сорок лет из прожитых шестидесяти двух.
Мозель тихо вздохнул, потирая глаза. Боже, заставит ли его действовать эта боль? Скольким придется страдать, пока он будет день за днем бороться с собой?
Он понимал, какие беды принесет людям епископ Люкин, если убедит короля одобрить создание Трибунала.
Просидев так полчаса в тихом, если не сказать мирном, раздумье, Джессингер схватил кулон и открыл его. Коснулся пальцем высохшего лепестка внутри; блеклый и сморщенный, он выглядел жалко, когда вокруг цвели живые цветы.
— О, роза!
Прошептав это слово, Мозель понял, что тревога внутри него стала невыносима. Его совесть, которая выла и царапала когтями стены души сорок лет, наконец прорвала осаду. Преграды рухнули и превратились в пыль, которой никогда не улечься.
Шесть часов спустя, держа поводья серо-коричневого мерина, Джессингер ехал по извилистым, освещенным луной улицам Делфархама. Разумней было бы взять сопровождение, но дело требовало конфиденциальности. Логичней было б дождаться утра (один человек ночью — приманка для воров), но он уже достаточно ждал.
Борясь со страхом, Мозель держал путь в южное графство… в город Кайбурн, в сердце восстания Атайи Трелэйн.
Джейрен сбросил с плеч джутовую сумку и с досады швырнул ее на землю, подняв клуб пыли. Он тяжело опустился на пол овчарни, скорей из-за чувства поражения, чем от усталости. Грязные пальцы пригладили не менее грязные волосы. Снова дома — или, точней, в том месте, что служило ему домом в Кайте, — после двух с половиной месяцев долгой дороги, но нет никакого облегчения.
— Еще один ложный след, — с горечью произнес он, закрыл глаза и прислонился к стене из грубо высеченных камней. — А это была последняя надежда.
Перед ним в позу лотоса села мастер Тоня. Что может быть приятней холодной земли в жаркий августовский вечер? Она спрятала локон седеющих волос под платок и вытерла потные руки о мятый фартук, неровно завязанный на юбке чайного цвета.
— Я знаю, что ты устал, Джейрен. Богу известно, мне сейчас не легче, к тому же моим костям на добрые тридцать лет больше твоих, — проговорила она, пытаясь привнести хоть немного юмора в безрадостный вечер.
Тоня искренне улыбнулась, но Джейрену было так тяжко, что он смог одарить ее лишь взглядом, полным безысходного уныния.
— Надо узнать, не поступали ли за наше отсутствие новые сведения, и отправляться в путь, — продолжила она, чтобы он не впал в отчаяние безвозвратно. — Не теряй надежды, Джейрен, — ободрила Тоня. — Лишившись ее, ты утратишь все.
— Вера, — презрительно сплюнул он. — Если б от нее что-то зависело, мы бы давным-давно нашли Атайю. Не возражаешь, если я обойдусь без иллюзий?
Как только Джейрен выразил свою горечь, ему стало стыдно. Тоня, член элитарного Совета мастеров, заслуживала уважения, а последние несколько дней он обращался с ней как с домашней прислугой, у которой все из рук валится перед строгим господином. И, как опытная подопечная, она молча сносила его дурное настроение, отчего Джейрену становилось еще хуже.
— Она верит, что мы найдем ее, — тихо сказала Тоня без доли злости. — А ты собираешься сдаться, потому что это оказалось не так просто? Если б Атайя так мыслила, кампания загнила бы в самом начале. — Тоня остановилась, смотря Джейрену прямо в глаза. — Ты хочешь, чтобы она тоже отчаялась?
Джейрен от стыда опустил голову, копна отросших волос упала на лицо золотой вуалью.
— Прости, Тоня, я не хотел грубить тебе. Просто не могу забыть, что время на исходе… или мы уже опоздали.
Они замолчали. Джейрен стал праздно рисовать по грязи острой веткой, но что бы он ни задумывал изобразить, каждый набросок неизменно походил на молодую девушку с выразительными глазами и густыми черными волосами.
Джейрен знал, что ему не следует расстраиваться из-за отсутствия результата (каждый день они с Тоней отправлялись на поиски и гонялись лишь за призраками), но он чувствовал, что одна из наводок должна привести их к Атайе. Они внимательно выслушивали мириады слухов, витавших по Кайбурну и близлежащим деревням, и каждый говорил что-то новое о местонахождении принцессы, приводя их в смятение. То Атайя якобы в имении его величества в Толоне, то в его деревенском доме в Горахе. Одни утверждали, что она в монастыре Святой Бригитты на западе, другие — что у сестер Блаженного Символа на юге. Многие клялись, что видели, как Атайю везли в королевской карете в тюрьму — на север, юг, запад, восток. Некоторые даже уверяли, что сам Дарэк сопровождал экипаж, но большинство признавали, что то был не король вовсе, а шериф с охраной, который вез в столицу налоговые сборы графства.
Купив лошадей на деньги, которые Осфонин дал Атайе прошлой весной, Джейрен и Тоня прочесывали весь Кайт, руководствуясь кипой сбивчивых наводок, смотрели в визуальную сферу в каждом городе, деревне и лачуге. Увидев в них пустоту, они возвращались домой ни с чем, ничуть не ближе к цели, чем три месяца назад.
