— В мире ничто не реально. Здесь нет солнца, нет луны и звёзд, нет неба и земли. Нет рек и озёр. Нет долин и лесов, пустынь и джунглей. Здесь ничего нет. Наш мир, словно застывший студень. Словно отражение былого Сарнаута.
Айденус глубоко вздохнул и поднял глаза на меня.
— Тюрьма… Этот мир мёртв. Здесь лишь отражения былого… Тюрьма для Сарна.
Я испугался: Айденус часом не рехнулся.
— Астрал. Вот истинная реальность. Иной просто нет.
Я огляделся: ничего не изменилось. Мир был таким, каким я его видел. И о чём толковал мне Айденус, было не понятно.
— Из Астрала Великие Маги черпают свою силу. Из Астрала мы создали всё видимое тобой… вами… Над головой ни солнце, ни луны, а лишь Астрал. Там нет ничего. Даже звёзд.
— Почему? — спросил я мысленно.
Айденус удивился вопросу. По его лицу я прочитал, что он думает обо мне: наивный мальчик, не понимающий сути реальности. Его вопрос также глуп, как он сам.
— Уходи, — сказал Айденус, махнув рукой.
Невидимые оковы спали, и я словно освободился…
И что это? Воспоминание? Или сон?
Дверь отворилась, и в избу вошёл краснощёкий от мороза Стержнев. Сосредоточенность на его лице сменилась хмурой улыбкой. Он чуть потянул носом воздух, явно отмечая характерный запашок дымка.
Мне показалось странным столь частые наведывания к моей персоне. Но как только Бажена поставила перед ним миску, всё стало на свои места.
От моего взора не укрылось то, какими однозначными взглядами смотрели эти двое друг на друга.
Стержнев быстро поел, искоса поглядывая на меня. Потом вытер скатертью рот и вытянул из кармана трубку. Неспешно набив её, он затянулся и сел спиной к печи.
За окном было темно. Где-то погавкивала собака, а так вообще стояла мёртвая тишина.
— Зима в этом году припоздала, — вдруг сказал Стержнев, проследив мой взгляд к окну. — Наверное, весна будет затяжная.
— Почему? — не понял я.
— Не знаю… так думается…
Влад глубоко затянулся, ощущая, как дым проникает в каждый уголок его лёгких.
Надо бы отослать почтового голубя, — подумалось ему.
Он уже решил известить Исаева о необычном человеке, назвавшимся Сверром.
И что в нём такого? — продолжал рассуждать Стержнев. — Отчего его ищут прямо-таки все, кому не лень?
Дверь резко распахнулась и в избу ввалилась какая-то мохнатая фигура.
— Там это… как там… ну в общем…
Человек запыхался и долго размахивал руками.
Стержнев как-то безразлично поглядывал на вошедшего, а потом спокойно сказал:
— Да ты, Пётр, не части. Давай-ка по порядку.
Вошедший повернулся к красному углу, бормоча под нос:
— Слава Святому Тенсесу! — а потом уже повернувшись к Стержневу, сказал: — Хрипунов пришёл. Тебя ищет.
— Случилось чего?
— Так ты ему дружинников в помощь дал. Они на солеварню отправились, встретить обоз да сопроводить его, чтоб там ничего…
— Да ближе к делу!
— Хрипунов говорит, мол, гоблины, мать их, напали.
— На обоз? — Стержнев мгновенно выровнялся, но трубку изо рта не выпускал.
— Угу. Лошади назад сами вернулись. Только на последней убитый… Резун…
— Как убитый?
— Топором… гоблинским… В спине торчал…
— Что? — Влад вскочил. — Какова хрена происходит? Вы там перепили, что ли?
— Да как можно, Владислав Никитич. Мы ведь… А тут Хрипунов…
— Где дружинники? А-а, мать вашу! Чего встал, давай пошли к Хрипунову!
Стержнев схватил шубу, шапку и, на ходу одеваясь, выскочил вон. За ним, смешно семеня ногами, поспешил и грузный ратник.
Мы с Баженой переглянулись.
— Нигазово симя! Гах! — и дальше я уже мало что понял на её зуренськом языке.
— Есть что-то теплое? — спросил я у знахарки.
Выражение её лица стало непонимающим сути вопроса. Пришлось пояснить:
— На улице мороз. А я хотел бы чуть пройтись, а то от дыма голова разболелась.
Несколько секунд Бажена обдумывала ситуацию, а потом вытянула откуда-то небольшой полушубок и заячью шапку.
— Тут кругом тайга, — сказала она, протягивая одежду.
— Не бойся, я бежать не собираюсь… пока…
Знахарка на секунду замешкалась, но всё же отдала одежду, и я поковылял к дверям.
На улице было необычайно тихо. Выйдя из тёплого помещения, я не сразу ощутил мороз. Чуть постояв, глубоко потягивая ртом свежий воздух и наблюдая, как густые клубы пара тают в сумерках, освещенных лишь полной луной и слабым светом из окна избы, я огляделся по сторонам.
Снега намело, будь здоров! Сделав несколько шагов по протоптанной от дверей дорожке, я остановился, пытаясь все-таки определиться, куда бы пойти дальше.
Впереди виднелись несколько изб, широкая заснеженная площадь, на которой слева высилась груда длинных сосновых брёвен, а ещё чуть дальше недостроенные каменные палаты, увенчанные высокой, но тоже незаконченной, башней. Чуть в стороне я заметил строительные леса вокруг ещё одного каменного сооружения, по форме напоминающего оборонную башню.
Скорее всего, посёлок укрепляли, превращая в своеобразную крепость. Но вот только с одним отличием от новоградского: её строительство явно затянулось на месяцы, если не годы, поскольку делалось всё своими силами, а, значит, не очень быстро.
Не смотря на теплый полушубок, мороз стал пробираться аж под акетон, неприятно пощипывая тело. Сапоги на мне были легковаты, явно не по погоде. Тут бы что-то потеплее на ноги натянуть.
Я похромал на площадь. И когда миновал колодец, огороженный сверху от непогоды небольшим навесом, то снова остановился оглядеться.
Дом знахарки был на самом отшибе Молотовки у высокого, незаконченного частокола, или, называемого на эльфийский манер — палисада (сие слово я потом слышал от нескольких местных жителей). Огромные тяжелые ворота, стоявшие в ста саженях в стороне, были закрыты. Мне показалось странным, что подле них не было ни одного сторожа. Хотя, пройти в Молотовку можно было и через то место, где ограда заканчивалась.
Из ближайшего леса тянуло непонятной тревогой. Это чувство можно сравнить с тем, когда находишься в «нехорошем» месте. В народе такое называют «нечистым». Всё время кажется, что тебе кто-то смотрит в спину.
Я отогнал прочь тревожные мысли и поплёлся дальше по тропе. В ночной тишине вдруг послышался характерный конный топот, и из-за покосившейся длинной избы слева рысцой выехало несколько всадников.
— А ну-у в с-с-стрну! — злобно проорал один из них и выскочил прямо ко мне. — Пьянь!
Лошадь толкнула меня в плечо, и я отлетел в снег, будто мешок с соломой. Тычок хоть и не был сильным, но весьма ощутимым. Свалиться я не свалился: удалось устоять, правда, при этом припал на больную ногу. Колено сильно стукнулось о мёрзлую землю, и из груди непроизвольно вырвался стон.
