— Поэтому ты намереваешься сидеть в бункере не вылезая, как курица на яйцах. Сколько времени, Мастер? Двести лет? Или пока мы не изобретем нуль–т сами? Могу лучших физиков кинуть на эту проблему. Лет за десять справятся. Успокоится тогда твоя совесть?
— Анна, я не знаю, что делать, я совершаю очередную глупость, теряю контроль над ситуацией. А от тебя никакой помощи.
— Я пытаюсь показать тебе, что занятая тобой позиция нелогична и бесперспективна. Ты сам это понимаешь, но цепляешься за букву инструкции тысячелетней давности. Даже чувство юмора потерял. Неужели ты думаешь, что одиннадцать камер могут повлиять на ход истории?
— Да причем здесь эти камеры? На борту станции полная информация о науке, культуре и технике двадцать третьего века.
— Не хотела говорить на эту тему, думала, сам поймешь, если задумаешься. Но почему–то есть вещи, которые для тебя — табу. Ты даже думать о них отказываешься. Мастер, в технике ты — гений. За компьютером нет тебе равного. Лира рассказывала, когда компьютер станции потребовал пароль, ты отгадал его с первой попытки. Какое–то длиннющее число. Ты отлично музицируешь, гениально пишешь картины. «Последний день Помпеи» или «Девятый вал» — наши художники на них молятся. А «Едоки картофеля» — мазня, прости господи, но чем–то душу цепляет. И ни одной картины своим именем не подписал. То Брюллов, то Айвазовский, то Венсент. Не пойму. Ладно, твое дело. Организатор из тебя тоже неплохой. Это потому, что ты исправляешь свои ошибки раньше, чем другие их замечают. Но есть области, в которых ты даже не ноль, ты меньше нуля. Отрицательная величина. Это дипломатия и политика. Почему Повелители не хотели нам давать технику двадцать третьего века? Потому что боялись. Боялись дать обезьяне лазерный пистолет. Ограничили уровень технологии двадцать первым веком. И правильно. Я бы так же поступила. Только вопрос — за кого они боялись? За нас? Тогда бы ограничили концом девятнадцатого. За себя боялись. Что варвары закидают их всякими ядреными бомбами. Но сейчас мы им угрожать никак не можем. Сам мне объяснял — полный разрыв. Размягчение связности, или там, трехмерная поляризация. Как бы мы тут ни шебуршились, им навредить не сможем, только себе. И, даже если бы могли, они же на тысячу лет вперед ушли. Планку можно было бы поднять с двадцать первого до тридцать первого века. Дальше. В космосе болтается станция, набитая технологией двадцать третьего века. Допустим, этих одиннадцати нуль–камер нет. Мы строим космические корабли, летим на станцию — и знания у нас! В каком веке вы у себя в космос вышли?
— В двадцатом.
— Вот–вот.
— Значит, никаких запретов на технологию?
— Никаких.
Дракон поднялся и понуро побрел к выходу.
— Скажи честно, я очень глупо выглядел?
— Совсем не глупо. Так убежденно… Мастер, поделись, если не секрет, как ты пароль на станции отгадал?
— Никакого секрета. Просто вспомнил пароль — десять знаков числа е без первого. Когда–то слышал — 7 1 8 2 8 1 8 2 8 4.
Сандра сидела под деревом и корректировала планы. Скар оказался более умным, это она поняла из последнего разговора. Действовать нужно было тоньше. Или, наоборот, грубее, на грани идиотизма. Жаль, что сегодня утром никто не спросил, где она взяла нож. Придется при случае вытащить кинжал у Скара у всех на виду. Например, деревянную ложку подстругать. Скоро завтрак, надо от него справа сесть.
В лагере Лося на другом конце поляны опять громко ругались. Из леса вышел Скар. В руках у него был кузовок с красными ягодами, он кидал их в рот по одной.
— Хозяин, — позвала его негромко Сандра, — если прикажешь, я научу тебя читать и писать. Только я знаю, как у нас пишут, а здесь могут писать по другому. Но если ты мне дашь книгу потолще, я научусь и по–здешнему.
— Хочешь? — спросил Скар. — Они еще неспелые, с горчинкой.
Сандра подставила ладошку, и он ссыпал ей шесть крупных ягод. Девушка бросила одну ягодку в рот и раскусила. С горчинкой! Горчица пополам с перцем! Хинин! Сандра подняла глаза на Скара. Тот бросал ягоды в рот одну за другой и задумчиво смотрел, как След готовит завтрак. Девушка бросила в рот вторую ягоду. Вкус тот же. На глаза навернулись слезы.
Извращенец — подумала она. — Мазохист. Садист! Ну, погоди, моих слез ты не увидишь. Я тебя на твоем поле побью, чего бы мне это ни стоило.
— Ну как? — спросил Скар.
— Хинин напоминает. Есть такое дерево, у него кору жуют. — Сандра забросила в рот оставшиеся ягоды и протянула ладошку за второй порцией.
— Хватит с тебя! — Скар сердито отбросил ее руку.
Жадина ты, — решила Сандра. — Ага, чем не повод для слез.
Уткнувшись головой в колени, она старательно разжевала ягоды, начала тихонько всхлипывать и вздрагивать плечами, постепенно наращивая амплитуду и громкость.
— Что с тобой? — удивился Скар.
Сандра подняла к нему мокрое, заплаканное лицо.
— Почему ты такой жадный? Господи, все мужчины как мужчины, а я досталась жадине. Ну почему ты такой? Послал бы меня, я бы тебе целый котел этих ягод набрала. А ты — как собака на сене… Жадный… — Тут по ее телу прошла волна холода. Желудок сделал попытку выпрыгнуть из груди, в горле застрял шершавый холодный комок. Девушка попыталась встать на ноги, ей это даже удалось, но сделав шаг, рухнула на бок. Скар нагнулся, положил ее на спину.
— Зачем ты… За что? — ее глаза закрылись.
Подошел След.
— Она съела шесть ягод одури и попросила еще, — сказал Скар.
— Зачем ты ей так много дал?
— Думал, выплюнет, а она сказала — на хинин похоже. Это у них дерево такое. Потом попросила еще и сказала, что я жадный. Нехорошо получилось.
— Шесть ягод лошака свалят. Как бы с Лосем неприятностей не было.
— К черту Лося. Нехорошо получилось… Она мне сама сдалась. Сама мой мох нюхала. Доверилась.
— Она не знала, кому сдается.
— Разве это важно? Могла всех наших лошаков угнать. С таким подарком ее в любом форте приняли бы. Не убежала. Сама взялась котел мыть. Нехорошо получилось…
След запустил руку в кузовок, кинул горсть ягод в рот.
— А крыжак еще незрелый. Горчит.
Восстановление орбитальной базы шло полным ходом. Одновременно строилась новая база под бункером. Руководила всем Лира. Дракон изучал нуль–физику. Запирался в своем кабинете и сутками сидел за компьютером. Группа Сэма инспектировала все базы и станции, нуль–камеры которых не потеряли работоспособности. Таких оказалось около двадцати. Две на Луне, одна на Марсе, остальные на спутниках Юпитера и Сатурна. Больше сорока станций не отзывались. Когда Дракона спросили, что с ними делать, он вынырнул на минуту из дебрей тензорной алгебры, изучил кончик своего хвоста и спросил:
