Ознакомительная версия.
И, более не чинясь, назвал бедняга своего гостя — запорожского казака Георгия-Еврася, прозванием Чернец, одного из тех, кто недавно потрепал шляхетское воинство.
Голосом, полным слез, крикнула из угла Настя:
— Отец! Я все вытерплю! Лучше язык себе откуси, чем… — Пощечина прервала ее; здоровенный пьяный холоп лапищею зажал Настнн рот.
Ловчий отхлебнул сивухи из бутыли, стоявшей тут же, зажевал капустою.
— Вот теперь я тебя, брат, люблю душевно! Два слова еще, Степанушка, два словечка твоему лучшему другу… Где, где он сейчас, твой Еврась Чернец, головорез, враг Речи Посполитой?!
— Эх… — вздохнул Степан, поникнув сивой щетиною. — Кабы знал я, так сказал бы сразу — донял ты меня, зверюга… Но, видишь, не знаю! Казак что ветер: сегодня здесь, а завтра за тридевять земель! Хоть на куски разорви меня ли, Настю — если и скажем чего, так соврем от боли!..
Набычась, долго глядел палач на полуживого лекаря. Затем сказал неожиданно миролюбиво:
— А что? Верю. Откуда вам знать? Ну, да не беда… Поворкуйте покуда, голуби. А мы другим займемся. Хлопцы!..
Деловитой паучьей походкой выкатился из подвала горбун; за ним, сбросив кожаные передники, поплелись верзилы-подручные. Бухнула дверь, заворчал ключ в замке, и Настя с рыданием бросилась целовать отца.
Ловчий недаром сменил гнев на милость. В его битую голову пришла мысль, столь же коварная, сколь и опасная для чистой души Еврася. Выйдя из подвала, прямиком подался горбун к панскому писарю. Тем была составлена бумага, и вечером глашатай уже громогласно объявлял перед церковью угрюмому сельскому люду:
— …Если же означенный Георгий, прозванный Чернецом, до полудня завтрашнего дня не явится по доброй воле к ясновельможному пану, то сообщники оного бунтовщика, крестьяне Степан Мандрыка и дочь его Настасья, преданы будут лютой смерти!..
Два кола, толстых и заостренных, напоказ всем доложили наземь перед воротами усадьбы. Рядом, на оградец для грамотных, коих всегда было немало в земле нашей, был приколочен лист с панским указом.
Последнюю ночь осталось жить на свете старому ведуну и его пригожей дочке. Еще не зная, какая напасть ждет их завтра, без сна коротали время узники: саднили раны у старика, ласкою пыталась успокоить его девушка. Сыростью сочились углы, и к ногам обреченных, леденя, прикасались чуткие морды крыс…
Стемнело. Тучами было обложено небо. Робкая звезда, проклюнувшись в их разрыве, словно указала на кого-то немыслимо ловкого, по деревьям усадьбы, по крышам хлевов и сараев кравшегося к дому. Не скрипнула доска, собака не заворчала, никто из дозорных и головы не повернул…
Пришелец глядел вверх, туда, где прорубленное в бревнах, бледно светилось окно. Примерясь, воткнул над собою в стену кинжал; подтянулся, схватившись за него. Цепкие руки бросали тело все выше, выше…
Горничные раздевали ко сну пани Зофыо. Уже исчезли в сундуках да ларцах и платье, и шитая жемчугом рубаха, и все алмазы, которыми так любила украшать себя Щенсная. Облекшись в ночную тончайшую сорочку и отослав служанок, пани сама перед зеркалом при двух свечах начала расчесывать струившиеся до пят волосы.
Распахнулись ячеистые створки окна, и прыгнул в комнату Еврась. Круглыми немигающими глазами, встопорщенной щеточкою усов напоминал он сейчас лесного рассерженного кота.
— Ни с места, милостивая пани, и ни слова, если хочешь жить!
Он видел пока лишь каштановый водопад на белом, по которому ладьею пробегал золотой гребень. Но вот Зофья плавно обернулась, и казак, точно отброшенный ударом кулака, спиною налетел на подоконник… Озаренная свечами — уже не призраком в коротком блеске зарницы, а во всей роскоши своей плоти стояла перед ним женщина его снов. Безупречный овал нежного лица, дуги бархатных бровей… Та, кого он спас из Днепра, не то унесенную туда орлом-великаном, не то…
— Так. это ты? — нисколько не испугавшись, певуче сказала Зофья. — Спаситель мой пришел взять меня заложницею, чтобы выручить свою возлюбленную с ее отцом? Что ж, давай! При-старь мне нож к горлу: может быть, со страху прикажу я своим людям выпустить их?..
— Не знал я, видит Бог, кого встречу здесь! — тихо откликнулся Еврась и опустил занесённый кинжал. — Лгать не буду: затем и пришел, что ты сказала… И в другом не солгу: рука на тебя не поднимется! Днем и ночью думаю лишь о тебе…
Небывалое случилось — казак, доселе ни перед кем не унизивший себя, преклонил колено:
— Ради Христа, освободи невинные души!
— Хорошо. А сам — на муки за них пойдешь? За Настьку твою? — хищно щурясь, спросила Зофья.
Желваки заходили на лице Еврася, смугловатом для славянина… Хмуро сказал он, вбрасывая в ножны кинжал:
— Пойду, коли надо будет. Да только верить не хочу, что нет сердца в тебе, пани. Вели отпустить мучеников, зла никому в жизни не причинивших!..
Гибким движением пани Зофья накинула на себя узорную шаль; присела на край постели, указав гостю низкую лаву напротив.
— Садись, друг мой нежданный, поговорим…
Глаз не сводя с прекрасного лица хозяйки, Чернец опустился на лаву; пани взяла его за руку, и казак вздрогнул от огненной волны, прокатившейся сквозь кости и жилы.
— Хочешь говорить и слушать правду, ничего не тая? Добро, я согласна… Что сделал ты мне, чтобы я предала тебя на ужасную смерть? Ничего, ничего… — повторяла она, гладя пальцы оцепеневшего Еврася. — Я тоже о тебе вспоминала — часто, часто… Тебе хотят смерти другие, не я!
— Отпусти… их! — едва сумел вымолвить Чернец.
— Да разве ж я их держу, глупый? У меня и права-то такого нет — пан мой Казимеж крестьянам властелин и судья верховный… Хочешь, покажу тебе тайный ход? Сам спасешь друзей своих!
Вдруг склонясь, у самых губ казака шепнула Зофья:
— Она тебе нравится, да? Ты влюблен?..
— В кого?
— Да в Настьку, в кого же!
— Говорю, одна ты передо мною — извелся весь!.. Зофья с облегчением вздохнула и выпрямилась.
— А тебя не пойму я, пани! — любуясь ею, сказал Еврась. — Отчего помогаешь мне, против своих идешь? Неужто и ты меня, сиромаху…
Не посмел казак договорить до конца.
— Кто меня знает? — лихорадочно блестя очами, усмехнулась она. — Может, заласкать тебя хочу, а может, замучить… Или то и другое сразу!
Обещание чего-то колдовского, смертельно-сладкого прозвучало в этих словах. Смеясь и кусая губы, пани опустила с белых плеч шаль, выгнула спину… Не помня себя, схватил ее в объятия Еврась…
Вдруг Зофья с силой оттолкнула его. Обида затмила свет перед казаком… но резкие слова не успели сорваться с уст. Заметил Еврась, как напряглась и замерла, разом утратив краску в лице, страшно испуганная чем-то Зофья. Будто далекий оклик уловила, не слышимый более, никому…
Ознакомительная версия.
