Муха помалкивал, зная, что о нем уже предупредили Владигора и тот скоро явится, заинтересованный, конечно, обстоятельствами появления в его дворце гонца самого Грунлафа. Плутливый Муха, не лишенный сребролюбивых мечтаний, уже прикидывал, сколь дорого он сможет продать секрет наступления на Синегорье борейцев с союзниками, — сердце у него учащенно колотилось, когда он представлял, как предлагают ему, Мухе, важный пост при дворе ладорского князя.
В горницу вошел Владигор. Был он одет скромно, но добротно, именно по-княжески: длинная, прекрасно вышитая рубаха на поясе перетянута цветным кушаком, из-за которого торчит рукоять драгоценного кинжала. Широкие штаны из камки тщательно заправлены в низкие синие сапожки из хорошо выделанной оленины. На запястьях — кольца, на шее — узорчатая золотая гривна. Вьющиеся волосы охвачены узкой шелковой тесьмой.
Вошел — и, сложив руки на груди, вперился острым взглядом в Муху.
— Ну, кто такой, рассказывай! Я — Владигор! — начал князь, подняв руку, ибо Муха, на коленях стоя, назойливо пытался ее поцеловать.
Стараясь не утаить ни одной детали, Муха начал обстоятельно, хотя и скороговоркой (боялся наскучить) рассказывать Владигору о намерениях борейцев. Поведал и о своей поездке к Гилу ну, властителю гарудов, но не стал сообщать Владигору о том, что того не слишком обрадовал приказ Грунлафа явиться с войском в Пустень.
Владигор вначале слушал Муху почти равнодушно, рассеянно — видно, считал его человеком неискренним, возможно даже засланным в Ладор нарочно, — но постепенно стал все чаще задавать вопросы. Князя все больше и больше захватывал план Грунлафа.
— Что же, и к коробчакам, и к плускам князь игов засылал гонцов, призывая их к совместному походу? — спросил Владигор.
— А как же, а как же! — ликовал Муха, видя, что его рассказ не оставил князя равнодушным. — Всем гонцам он наказал говорить одни и те же слова: «Оскорблен я синегорским князем, пылаю мщеньем за гибель дочери любимой, а поэтому превратим мы Синегорье в пепелище, всех синегорцев порубим, женщин и детей рабами сделаем, а Владигора такие постигнут муки, которых еще никто не видывал в Поднебесном мире!»
Немало Муха приложил усилий, чтобы описать страдания, на которые собирался обречь Владигора его бывший тесть, — знал хитрец, что иначе трудно было бы вызвать у князя ненависть к врагу.
Когда закончил Муха свой рассказ, Владигор, сидя с поникшей головой, печально усмехнулся:
— Нет, не верю, что благородный Грунлаф, знающий к тому же, что не я причиной явился гибели Кудруны, затевает такой поход кровавый. Уверен, он вначале бы заслал посольство, честно задал бы мне вопрос: как все случилось, почему порубленными оказались во дворце ладорском его люди. Хормут, его советник, был же свидетелем всего! Нет, не верю! Начну с того, что сам поеду в Пустень к Грунлафу! Велигора, брата, с собой возьму, что натягивал с Кудруной вместе самострел, желая выстрелить в изваяние, меня изображавшее, с моим знаком родовым на груди! Да и неизвестно еще, как отозвались союзники Грунлафа на его приказ — могли и не послать свои дружины и рати! Нет, не даю я веры этому борейцу! Может быть, он поссорить меня с Грунлафом хочет, чтобы я сам стал причиной войны!
Муха, видя, что дела его плохи, быстро заговорил:
— Княже, можешь ты не верить в то, что плуски, коробчаки и гаруды поспешат на зов Грунлафа, но уверенно скажу тебе: князь игов не остановится в своем стремлении утолить жажду мщенья! Все дружины свои привел в порядок, самострелов наделал чуть ли не тыщу, рать собрал огромную, ополчение людское. Даже мальчишек и стариков в поход ведет. А если поддержат его борейцы? Представляешь, какой муравейник закопошится под стенами Ладора? Никому пощады не дадут! Все деревни синегорские Грунлаф спалить решил!
Владигор, однако, был непоколебим:
— Нет, не верю этому, не верю! Пошлю в Пустень лазутчиков надежных, а потом и думать буду, что делать! Отправляйся-ка назад, бореец! Сообщение твое проверю, но войско готовить мне рано. Поторопишься с севом — убьют зерно морозы!
— А вовремя зерно в землю не бросишь — не взойдет, — вставил слово Бадяга, который на протяжении всего Мухиного рассказа молчал, чесал крутой загривок.
Владигор быстрый взгляд на дружинника метнул:
— Что этими словами сказать хочешь?
— А пусть бы вышел сей бореец, подождал за дверью. Я брякну, князь, тебе свое словечко.
Когда Муха, ужасно беспокоясь за свою судьбу, вышел за двери, Бадяга проговорил:
— Подходил ко мне дня три назад мастер наш городовой Кизяк да штуку мне молвил странную такую…
— Ну, что ж за штука? — насторожился Владигор, знавший, что Кизяк попусту болтать не станет, да и мастер добрый, каких во всем свете не сыскать.
— А штука такая… Повел он меня вначале вдоль стены, с той стороны, где солнце заходит. Ну вот, подвел он меня к одной городнице, показал рукой: вижу, три нижних венца не то что опалены огнем, а просто сожжены, да так, что повывалилась глина, песок да каменья, которыми городница та набита.
— Кто ж поджег?
— Вот точно так же я его и спросил тогда.
— А Кизяк?
— Кизяк передо мною на колени пал, стал в свидетели всех богов призывать, клялся и сказал… знаешь, что он сказал?
— Ну, откуда же знаю! — Так и впился князь взглядом в румяное, беззаботное с виду лицо Бадяги.
— А сказал Кизяк, что он за месяц уже два раза венцы сгоревшие велит переменить, даже дубовые ставил, даже землею обсыпал! Два раза уже они вот так-то сами собою и загораются, будто кто-то хочет в стене большую пробоину сделать, чтобы всяк, кто желает, мог в Ладор беспрепятственно проникнуть.
— А со стороны внутренней целы бревна? — с бьющимся сердцем спросил князь Синегорья.
— Целы, да только нетрудно будет их поджечь, если выбрать землю из тараса [2], проникнув в него через пробоину! Кизяк мне говорил, а сам так трясся, трясся, силу нечистую проклинал. Говорил, что если уж за стены городские сила нечистая взялась, то не будет город стоять, весь порушится сам собой. А ежели военная напасть? Где ж нам устоять? Вот и связал я сейчас единой ниточкой сгоревшие венцы стены с рассказом малого этого о борейском походе, так-то…
Владигор слушал Бадягу и не мог сдержать сильного волнения. Ладор, Синегорье, их благополучие являлись для князя главной в жизни заботой, и вот теперь сызнова его родному городу и всем его подданным грозили тайные силы, с которыми требовалось бороться. Но как с ними бороться, Владигор пока не знал.
— На западной стороне стены, говоришь, горело? — спросил он после долгого молчания.
