– Естественно, – вздохнул Адобекк.
– Выпустить его на волю? – продолжала она. – Однако он может быть опасен.
– Нет. – Адобекк покачал головой. – Опасен – вряд ли, а вот бесполезен – это точно. Я бы предпочел держать его под рукой.
– Полагаете, он не повторит попытку? – тихо спросила королева.
– Теперь убийство принца лишилось для него всякой ценности и смысла, – ответил Адобекк. – Мы ведь слышали его рассказ. У него была единственная цель – эта девушка, Эйле. Сейчас, когда она мертва, ему безразлично, где и как жить. Я даже думаю, что он не слишком боится смерти.
– Но пыток он испугался.
– Это другое.
Они помолчали. Адобекк боролся с искушением позвать стражу и потребовать, чтобы принесли кувшин прохладного сидра. Страже не следовало знать о присутствии королевы.
Наконец Адобекк прервал молчание:
– В какой-то мере мне даже жаль его. Он – худшее из возможного: невежественный мужлан, который поднахватался грамоты, приобрел некоторое понятие о лучшей жизни – точнее, о том, что в представлении мужлана считается лучшей жизнью… И теперь страдает, как безвинно мучимое животное. Самое ужасное заключается в том, что пути назад для таких, как он, не существует. Он не сможет забыть того, что видел, что прочел, о чем мечтал. Проклятье! – Адобекк стукнул себя кулаком по бедру. – Ненавижу мечтательных мужланов, даже в пасторалях.
Королева чуть улыбнулась.
– Не старайтесь меня насмешить. Я ценю вашу попытку, но это… не смешно. Это ужасно.
Адобекк вздохнул:
– Вот и я говорю, что это ужасно… На что он рассчитывал? Даже если бы ему удалось ускользнуть от нас, герцог не стал бы рисковать: я не верю, что господин Вейенто доверился бы другому человеку вот так, всецело…
Внезапно лицо Адобекка потемнело. Королева насторожилась, приподнялась в кресле.
– Что?.. – сорвалось с ее губ.
– Скорее всего, Вейенто отправил еще одного убийцу – чтобы устранить Радихену сразу же после покушения. Это вполне в его стиле.
Ее величество опустила веки. Тень ресниц полукружьями легла на щеки королевы.
– Я устала, – сказала она. – Проводите меня в мои покои. Пленник поступает в ваше полное распоряжение, друг мой. Обещаю вам мое одобрение в любом случае… И не убивайте его. Пока.
– Только распущу об этом слухи, – обещал Адобекк, предлагая ее величеству руку.
* * *
Талиессин появился в покоях своей матери перед рассветом. Неизвестно, где принц провел ночь; в его волосах застряла солома, одежда была пыльной, руки и лицо – грязными.
– Гайфье, – сказал Талиессин, и королева мгновенно пробудилась.
В полумраке блеснули ее глаза, видно было, как шевельнулись и изогнулись темные губы.
– Это ты? – тихо окликнула она.
Прошуршало покрывало: королева села, набросила на плечи шелковую ткань. Талиессин молча стоял на пороге и смотрел на мать. Покрывало стекало с ее плеч, как вода; королева всегда ладила с вещами здешнего мира.
– Я знал, что это имя разбудит вас, матушка, – сказал Талиессин, криво усмехаясь.
– Зачем ты назвал имя своего отца, Талиессин? – спросила она.
– Я назвал вам имя моего сына, матушка, – ответил Талиессин. – Вы ни разу не изволили взглянуть на своего внука. Неужто вы пренебрегли моим бастардом только потому, что он ни в малейшей степени не является Эльсион Лакар? Или вам не нравится, что он рожден не в браке?
– Я могла бы спросить тебя, отчего ты сам не принес мне ребенка для благословения, – отозвалась мать. – Или, по-твоему, правящая королева должна была сама отправиться за четвертую стену, в дом твоей возлюбленной?
Талиессин оскалился.
– Моей возлюбленной больше нет, мама. Слышите, ваше величество? Ни я, ни все ваше королевство не уберегли ее.
– Чего ты добиваешься, Талиессин? – спросила королева. – Ты взрослый мужчина, ты – отец, ты – Эльсион Лакар, как и я. Если ты явился ко мне среди ночи, следовательно, ты отдаешь себе отчет в важности своего требования.
– Мое требование очень простое, – сказал Талиессин.
Он вынул кинжал и на глазах у своей матери четырежды полоснул себя по лицу – широкими, размашистыми движениями. Рука его не дрогнула и не замедлилась ни на мгновение.
Королева не вскрикнула, даже не вздрогнула, когда широкие темные полосы перечеркнули лицо сына. Молча смотрела, как кровь бежит со щек, через губы, как капает с подбородка, заливает одежду и душистый пол королевской опочивальни.
В тех редких случаях, когда эльфийские короли выносили смертный приговор, они наносили себе четыре небольшие ранки на губах – в знак грядущего обновления и в знак скорби по человеку, умирающему по их воле. Талиессин видел этот обряд десять лет назад, когда королева приговорила к казни убийцу нескольких женщин.
Теперь то, чему она научила сына, вернулось к матери умноженным десятикратно. В тот далекий день, во время казни, королева едва только наколола свою нижнюю губу; Талиессин располосовал себя щедро, не боясь ни боли, ни уродства.
Рот принца стал огромным, бесформенным. Раскосые глаза светились в темноте.
– Я хочу его смерти, – сказал он. – Я требую, чтобы вы казнили его.
– Нет, – проговорила королева.
Он продолжал стоять неподвижно. Затем заговорил с лихорадочной дрожью в голосе:
– Отдайте мне его, матушка, я сам убью его.
– Уходи, Талиессин, – попросила королева.
– Вы не отдадите его мне?
– Нет.
В тишине слышно было, как он всхлипывает. Потом звякнул брошенный нож. Талиессин метнулся к матери, упал к ее ногам, пачкая кровью ее шелковые одежды.
– Мама! – кричал он, хватаясь в темноте за ее руки. – Пожалуйста, отдайте! Вы ничего не узнаете, ничего! Вы никогда не увидите его… того, что с ним стало! А завтра я принесу вам внука.
Королева молча отбивалась от него. Теперь он стал сильнее, чем она, а ведь еще несколько лет назад она могла схватить его за руки и удерживать, как бы яростно он ни пытался высвободиться.
А потом все прекратилось. Одним прыжком Талиессин отскочил обратно к порогу. Засмеялся сквозь зубы, наклонился – поднять нож. И выскользнул за дверь.
Комната наполнилась слабым запахом вереска. Королева отдернула штору. Рассветный луч скользнул в опочивальню, озарив цветущие вересковые кусты, выросшие там, где стоял Талиессин.
– Эльсион Лакар, – сказала королева угасшим голосом. – Это несправедливо, несправедливо…
Она сдернула с себя испорченное покрывало, забралась обратно в постель. Слишком давно ее величеству правящей королеве не доводилось плакать. Она и забыла, как это бывает сладко – рыдать на рассвете от обиды, уткнувшись лицом в подушку.
