Вторая дверь, ведущая в глубь дома, открывается. Это жена людоеда: дородная, пышущая здоровьем бабища, с тяжелой сковородой наперевес. Сковорода, вне сомнений, нарочно раскалена. Ахилл пятится, отступает; под ноги кидается скамья, и, утратив равновесие, молодой человек шлепается на жесткое сиденье.
– Удачи, дружок! Дальше без меня…
В затихающем напутствии царит знакомая насмешка: жестокая, приветливая, равнодушная.
Грохот.
Людоедка все-таки выронила свое оружие.
– Уймитесь, мамаша, я подыму!
Один из сыновей спешит поднять с пола сковороду и возвращается обратно. Они сидят за столом: хозяин с хозяйкой, минутой раньше вернувшейся из кухни, сыновья и – гость. Почтенный синьор Морацци. Которого угощали из арбалета, рубили топором, привечали дубинками… Что за наважденье?! Вместо шпаги Ахилл обнаруживает у себя в руке кусок пирога. Горячего, с мясной начинкой. И на хозяевах – ни малейших следов побоев. А ведь леснику Филиппо («Откуда я знаю, что он лесник?! Что Филиппо?!») после катавасии с месяц жевать бы не довелось! Да и сыновьям досталось…
Быстрый взгляд исподтишка: окошко целехонько.
«Мадонна, подскажи и вразуми…»
– Так, значит, синьор, в Верону путь держите?
Ахилл растерянно кивает и, желая скрыть смущение, набивает рот пирогом.
– Ну, это рядышком. Ежели утречком выедете, к полудню, стал-быть, доберетесь. Мы вам дорожку обскажем…
– Благодарю.
Хлебнув из стоявшей рядом кружки, молодой человек едва не задохнулся. Вместо вина там оказалась крепчайшая граппа! Из глаз брызнули слезы, огненный ком ухнул в желудок, гоня по жилам волну опьянения.
– А что ж вы поначалу на меня накинулись?
Задавая вопрос, Ахилл очень старался выглядеть беспечным. Или хотя бы не слишком пришибленным.
Отставной людоед искательно подмигнул:
– Не обессудьте, синьор! Место глухое, работенка гнилая. Мало ли кто на огонек забредет?! Темно опять же, ни зги… Простите, ежели обругали. Мы ведь орем-орем, а сами примечаем: добрый синьор ночлега ищет. Благородный, щедрый. Опять же, золотой цехин за ужин да место не всякий отвалит. Катарина вам постелила, а я овчинку кинул: ночами зябко у нас, из щелей тянет…
Лесник не обманул: башни Вероны Ахилл увидал еще до полудня. Дорога теперь вела вдоль берега Адидже, заблудиться более не представлялось возможным. Хотя с его-то талантами… Морацци в сотый раз ощупал камзол на боку, там, где одежду вчера прорвал арбалетный болт. Нет, камзол целехонек. И на теле ни царапины. Вот так, наверное, и лишаются рассудка… В полном расстройстве чувств молодой человек не замечал, что дорога становится шире, навстречу едут другие всадники и повозки с грузом. Скрипят колеса, скрипят башмаки, скрипит назойливо у стремени:
– Подай, богатенький красавчик! Бабусе на пропитание! Ишь, глазки ясные, сердце доброе!
Ахилл машинально мотнул головой, однако чудной скрип и не думал исчезать. Только переместился из одного уха в другое:
– Подай, не скупись! Не то гореть тебе в аду, красавчик!
Морацци глянул вниз и обнаружил морщинистую каргу с клюкой в руке. «Бабуся», плотоядно сверкая глазками, с завидной прытью нарезала круги вокруг его коня. А едва заметила, что «красавчик» отвлекся от раздумий, мигом кинулась под копыта. Справедливо решив откупиться от старой ведьмы, Морацци молча бросил нищенке пару сольди. Объезжая каргу, ползающую в пыли, нащупал на груди рекомендательное письмо. Вот она, Верона, цель путешествия. Верней, позорного бегства…
В следующий миг его настиг возмущенный вопль:
– Глумишься, жадюга?! Сам в золоте купаешься, а мне что кинул?! Ужо тебя чертяки в пекле дождутся! Вилами, вилами глумителя, вилами сквернавца! Денежку он бабусе пожалел, сквалыжина!..
Ахилл невольно ссутулился, втягивая голову в плечи, но был вынужден распрямиться. Края шлема, возникшего из ниоткуда, больно врезались в ключицы. Властная рука уверенно развернула жертву назад, прочь от спасительных ворот, – навстречу разъяренной ведьме. Проклятье! Сейчас въехал бы в город и отделался от склочной нищенки! А так придется… Морацци ощутил, как бледность волной заливает щеки: у обочины дороги хохотал знакомый паяц с выбеленным лицом, играя секирой.
«Когда-нибудь он отрубит мне голову…»
– А ты не бледней попусту, дружок! Отвечай!
Нащечники шлема превратились в две сковородки, напомнив о пекле. Ахилл вскрикнул, чувствуя, как забрало сужается, отсекая Паллора Бледного, – и в прорези возникла старуха. От слов она успела перейти к делу, огрев замешкавшегося всадника клюкой, однако промахнулась, и удар пришелся по коню. Животное взвилось на дыбы, выбрасывая Ахилла из седла. Удачно приземлясь, молодой человек едва успел отскочить: ведьма зря времени не теряла. Клюка скрестилась со шпагой: прима, терц, реприз-прима. Бабка могла дать фору записному дуэлянту. К тому же котомкой на длинном ремне она беспрестанно норовила подсечь Ахиллу колени. Жалкий скряга! Котел по тебе плачет! Я хорошо воспитан, синьора! Я пропущу вас вперед! Сама дровишек подкину! Прима! В свой костер и подкинете, синьора! Небось, в Святой Инквизиции заждались, рыдают от нетерпения… Кварт. Круговой кварт. Старухина клюка распадается надвое, – но не поперек, а вдоль! Ведьма оказывается вооружена легкой рапирой без гарды. Колет, язвит. Сын золотаря и шлюхи! Мне, почтенной женщине… Финт, встречный выпад. Почтенной – кем? Гильдией злословов?! Цехом нищебродов?! Отбросив рапиру прочь, шпага вспарывает лохмотья на животе карги. Нет, он не может убить женщину! Даже такую тварь, как эта. Держа старуху в поле зрения, чертовски ограниченного забралом, Морацци-младший пятится к коню, нашаривает уздечку…
«Слишком благородно, дружок. Следовало добить. Ну, как знаешь…»
Странное дело: стражники в воротах стояли, как ни в чем не бывало. Один даже одобрительно хмыкнул, принимая от Ахилла въездную пошлину. Впору предположить: здесь безумные нищенки каждый день с гостями воюют! Почему стража хотя бы не отберет у ведьмы оружие?!
Подать жалобу? Стыдно…
– Благодарю вас, синьор. Вы отвлекли ее на себя.
Рядом с Ахиллом вертелся плюгавый человечишка, держа подмышкой дешевый ларец.
– Отвлек?
– Сразу видно, что вы не местный, синьор. В Вероне старую Челюстину всякий знает. Язык – гадючье жало. Но вы, синьор, тоже задали ей перцу! Как вы изволили выразиться? «Костлявая гиена?» Или «Костлявая из геенны?» Впрочем, мне и так, и так по сердцу. Первый раз в Вероне? Мой кум Ансельмо содержит лучшую в городе гостиницу!..
– Спасибо, не надо. Лучше укажите мне дом Паоло Карпаччо.
Шагнув во двор маэстро Паоло, Ахилл замер как вкопанный. Показалось, что бежал-бежал, да вернулся. Домой. Только не в «сегодня», а в «позавчера», когда кинжал еще не пробовал отцовской печени. Шершавые плитки, шесть квадратов – один выпад. Разве что Паоло Карпаччо предпочитал сочетание винно-бордового с салатным. В дальнем конце, у манекенов, трудятся новички: шаг, скрестный шаг, удар. Ближе играют палашами двое: похаживают, позванивают. Тяжелые клинки выглядят ленивыми, сонными, будто змеи в холодке. На двоих смотрит ученик с алебардой. Мокрый, потный. Обнажен по пояс: спина взбугрилась плоскими голышами мышц. А палаши все брякают, все переговариваются – точь-в-точь монеты в кошельке менялы.
